В зале ожидали появления Жанны Дортиль.

Когда она вышла, ее встретил гром аплодисментов, раздавшихся преимущественно из партера и третьего яруса. Будущая звезда почувствовала даже легкое опьянение, совершенно забыв, что она за них заплатила.

Она начала играть, уверенная в себе, но игра ее отличалась такой манерностью, вычурностью, она была так нелепа, что в зале кое-где послышался смех. Подруги и бульварные друзья Жанны подсмеивались исподтишка.

Жанна, однако, ничуть не сконфузилась. Напротив, апломб ее усилился, и первый акт закончился без особенных затруднений.

«Это все Дарнала устроил! — утешала себя актриса. — Он подводит интригу из зависти! Но уж не взять ему надо мной верха! Никогда! Ведь за меня будет вся публика!»

В антракте все хохотали над дебютанткой — ив ложах и за кулисами.

Но во втором акте смех, вначале сдержанный, становился сильнее и сильнее.

Тогда Жанна, решив бороться с воображаемой интригой, закусила удила и позабыла всякую сдержанность.

После большой сцены из ложи ей бросили один из заказанных ею двадцатипятифранковых букетов.

— Вот чудо-то! — крикнул кто-то в райке. — Уж лучше бросили бы охапку сена!!

Третий и четвертый акты прошли сравнительно спокойно, хотя публика не пропускала ни одного удобного случая, чтобы потешиться над злополучной актрисой.

Последняя, выведенная из себя такой продолжительной пыткой, буквально дрожала от гнева.

Ей оставался только последний акт, чтобы подняться во мнении публики и заставить умолкнуть тех, кого она по простоте души считала низкими интриганами, одним словом, чтобы обратить поражение в полную победу и торжество.

Так как ей надо было сменить туалет, она поднялась к себе в уборную в сопровождении театральной горничной.

— Боже, дети мои, что за набитая дура эта Дортиль! Она перепортит мне всю сцену в последнем акте! — говорил Дарнала, прогуливаясь в фойе со своими знакомыми.

— Берегись, чтобы она тебя не ослепила! — сказал ему один из товарищей.

— Будь спокоен, я посоветую ей быть потише, перед тем как пойти на сцену.

Машинисты меняли декорации.

В половине девятого Луиджи велел отворить кабинет доктора Пароли, взял узел и вышел из больницы. Карета, за которой он сходил раньше, ожидала его около дверей.

Приехав на улицу де Курсель, он взял узел под мышку, отослал карету и вошел в квартиру Пароли через ту дверь, которая выходила прямо на улицу.

Тут он оставался долго, затем вдруг дверь, в которую он вошел, отворилась, и из нее показалась голова в каске пожарного, из-под которой выглядывала красноватая физиономия с длинными усами и эспаньолкой.

Глаза этой таинственной головы внимательно глянули вправо и влево: улица была совершенно пустынна.

Тогда усатый мужчина вышел, запер за собой дверь и пошел по направлению к бульвару мерным и скорым шагом.

Это был Луиджи, переодетый пожарным.

Он пришел в театр и проследовал на сцену. Там уже были пожарные.

— Ничего нового? — обратился он к ним.

— Ничего, коллега, — ответили те, принимая его за одного из новичков.

— Ну и чудесно.

С этими словами пьемонтец дринулся дальше.

Только что установили последнюю декорацию.

Луиджи подошел к занавесу и, как Жанна Дортиль, стал смотреть в залу.

А внизу режиссер уже кричал:

— Messieurs, mesdames, на сцену к последнему акту!

Луиджи, продолжая по-прежнему смотреть в залу, опустил руку в правый карман своих панталон.

В это время подошла Жанна Дортиль.

— Готовы аксессуары? — спросила она. В то же время на сцену вышел Поль Дарнала с другой стороны и спросил:

— Где револьвер?

— Вот он, — ответила Жанна, увидев револьвер на столе.