|
Его замешательство было простительным. На лицо смягчающие обстоятельства. Бедняжка мог бы сказать в свое оправдание следующее: "Это абсолютно непостижимое, не от мира сего, странное, сверх всякой меры соблазнительное существо, которое ты сотворил из моего ребра, сказало мне: "Съешь это яблоко!" Что скажешь на это? Квинн невольно рассмеялся. Он наслаждался обладанием. Как мной, так и ею, лежащей на кровати. Это было так мило – его смех. Я вновь сосредоточился на Моне. Довольно о саде Эде-ма. (И довольно о том, что недавно произошло у парадного выхода между мной и кем-то, о ком мне не следовало и мечтать). К дьяволу! На этой постели было чертовски много цветов! Она терпеливо ждала, обнаженные груди едва не касались меня, рыжие волосы запутались в розах. Она просто смотрела на меня, не сводя зеленых глаз, ее губы – такие соблазнительные, нежные. Сверхъестественное создание. А я знал самых чудесных из них. Что на меня нашло? Лучшее, что мне остается, сделать вид, что не слу-чилось ничего дурного. Как будто ты не сотворил зло снова! Ты, дьявол! – Покорись нам обоим: мне и Крови, – сказал я. – Я хочу, чтобы ты и Квинн были без-упречны, каким не был я. Я хочу, чтобы вы преодолели начальный этап без ошибок. Слышишь меня? Квинна изувечили дважды, когда подарили ему жизнь. Плохие родители. Я хочу вырвать это из его сердца. Я почувствовал, как Квинн нежно сжал мою руку. Одобрение, несмотря на то, что я прак-тически лежал на маленьком аппетитном вместилище любви всей его жизни, теперь трансфор-мированном в его бессмертную спутницу. – Кровь говорила со мной, – сказала она. Она больше не дрожала, слезы высохли, оставив следы на щеках, похожие на полоски пепла. – Она устанавливает связь, эта кровь. Я не понимала этого, пока все не кончилось. Это было так хорошо. А потом пришли мысли. Я знаю, что ты преодолел века. Ты даже практически преодолел самого себя. Ты отправился в пустыню, как Христос. Но ты не погиб, потому что у тебя очень сильная кровь. Ты боишься, что не сможешь умереть. Все, во что ты верил, разрушено. Ты говоришь себе, что для тебя не осталось иллюзий, но это не правда. Она снова вздрогнула. Переход происходил слишком быстро для нее. И, может быть, даже для меня. Где же этот дух? Сказать ей о нем? Нет. Все же хорошо, что она больше не могла читать мои мысли. – У меня нет теологии, объясняющей наше существование, – сказал я. На самом деле я го-ворил и для Квинна тоже. – Бог терпит нас. Но что это может значить? Она улыбнулась, почти горько. – Но у кого есть такая теология, если разобраться? – У многих людей. Кажется, она есть у твоего отца Кевина, – ответил я. – У отца Кевина – христология. Это разные вещи, – заметила она. – Ужасно ласкает мой слух, – сказал я. – Брось. Он не сможет обратить тебя, даже если в его распоряжении будут столетия. Я с горечью подумал о Мемнохе-дьяволе, о Боге Воплощенном, с которым я говорил. Я подумал о своих сомнениях в их реальности, о своих подозрениях, что был лишь пешкой в изощренной игре духов. Вспомнил, как выбежал на заснеженные улицы Нью-Йорка из ада, во-пящего мириадами голосов тех, кто и признал, и продолжал отрицать вину, потому что всем ил-люзиям я предпочел материальную, чувственную реальность. Действительно ли я не верил тому, что увидел? Или я попросту счел ту Вселенную непригодным для существования местом? Я не знал. Я хотел быть святым! Мне было страшно, я ощущал пустоту. Какова могла быть природа ее жуткого ребенка? Я не хотел знать. Нет, хотел. Я снова заглянул ей в глаза. Я подумал о Квинне. Наконец я увидел смутные очертания смысла. – Но у нас есть свои мифы. Даже богиня. Но сейчас для этого не время. Вы не обязаны ве-рить всему, чему я стал свидетелем. Я могу дать вам лишь вИдение. Но мне кажется, что вИде-ние лучше иллюзий. |
