|
Сосредоточиться на нежной привязанности, которую успел почувствовать к каждому в этом доме. Мне нужно было идти к Моне. Как удалось смерт-ной женщине привести меня в такой трепет?! Да все семейство Мэйфейр – мастера создавать проблемы! Идеи Мэйфейеров, их своеволие учащали мой пульс. Я почти проклинал Меррик за то, что она задумала принести себя прошлой ночью в жертву, сотворив алтарь, и нашла способ спасти душу, оставив меня и дальше наедине с моим проклятием. И был еще призрак. Призрак Мэйфейров вернулся в свой угол. Он стоял там, и смотрел на меня с такой злобой, которую мне не приходилось наблюдать ни у одного существа, будь то вампир или человек. Я присмотрелся к нему: мужчина, лет шестидесяти, короткие вьющиеся волосы, белые, как снег; глаза серые или черные; безупречные черты лица; величественная осанка. Впрочем, я не знаю, с чего я взял, что ему шестьдесят, разве что в этот период земной жизни он должен был чувствовать себя наиболее представительным, точно мне известно только, что умер он задолго до рождения Моны и мог являться с той наружностью, какую считал подходящей случаю. Мои мысли нисколько его не задели. В его неподвижности было что-то неизъяснимо угро-жающее. Я больше не мог это терпеть. – Вот и хорошо. Веди себя тихо, – твердо сказал я. Но сам заметил, что голос дрожит. – Ка-кого дьявола ты меня преследуешь?! Ты думаешь, я могу исправить то, что сделано? Я не могу. Никто не может. Ты хотел, чтобы она умерла. Преследуй ее. Не меня. Никакой реакции. И никак не выходило свести к банальной случайности или уменьшить впечатление от женщины, которая только что махала мне рукой, перед тем как шагнуть в машину. Соль ее слез все еще оставалась на моих губах. Я хотел их облизать. Так стоит ли пытаться забыть о том, что произошло? Что со мной случилось? Большая Рамона, которая как раз стояла в коридоре, глядя на меня, вытерла о передник ру-ки и сказала: – Ну вот, теперь у нас появился еще один сумасшедший, который разговаривает сам с со-бой. И как раз у стола, перед которым без всякой причины прохаживался прадед Уильям. А был еще дух, которого видели Квинн, Жасмин, да и я тоже. – Стол? Где? – произнес я, запинаясь. – Кто такой прадед Уильям? Но я знал ту историю. И я видел стол. И Квинн видел, как призрак снова и снова указывал на стол, и они бесконечно осматривали это место, год за годом, но так ничего и не нашли. Возьми себя в руки! Ты, идиот! Наверху Квинн с отчаянной нежностью пытался успокоить Мону. Томми и Нэш, безупречный как никогда, спустились к ужину и прошествовали мимо, не обратив на меня внимания. Они шли через всю комнату, негромко переговариваясь, их разговор ни на миг не прерывался и объединял их. Я направился к застекленному стенду рядом с пианино. Таким образом я уходил от призра-ка, который был далеко справа от меня. Но это не помогло – его глаза последовали за мной. На стенде были разложены камеи тетушки Куин. И он никогда не закрывался. Я приподнял стекло, закрепленное на петлях, так что казалось, будто бы открываешь обложку книги. Вытащил оваль-ную камею с миниатюрным изображением Посейдона и его супруги в колеснице, которую тяну-ли морские кони, бог вел их через волнующиеся волны, вся сценка выполнена безупречно. За-бавно. Я опустил камею в карман и направился наверх. Мону я обнаружил на кровати, душераздирающе всхлипывающую среди цветов. Квинн с отчаяньем смотрел на нее, стоя у кровати, склонялся к ней, пытался ее успокоить. Никогда еще я не видел Квинна таким испуганным. Я сделал быстрый жест, обозначавший, что все идет хоро-шо. Призрака в комнате не было. Я не мог ни видеть его, ни чувствовать. Осторожный тип. Итак, он не хотел, чтобы его видела Мона? Мона была голой. Леди Годива с разметавшимися волосами, прекрасное тело сияет, а она всхлипывает, возлежа на чудесном цветочном ложе. На полу прелестными белоснежными куч-ками грудится то, что осталось от разорванной одежды тетушки Куин. |
