– Привет! – Голос его показался репортеру знакомым.

Когда их руки соединились, Джастин почувствовал легкий укол в ладонь, словно комар укусил. Водитель твердо сжал его руку, не желая отпускать. Джастин попытался было вырваться, но тут лицо водителя расплылось у него перед глазами.

Лицо водителя по прежнему оставалось мутным, но теперь Джастин видел его через запотевшее стекло. Вокруг пахло сосной, он находился в сауне, и с него градом струился пот.

Джастин полулежал полусидел, привалившись к стене. Его руки были растянуты веревками, а ноги связаны и прикручены к противоположной стене. Костюм с него почему то не сняли. Жара стояла невыносимая, и юноша отчаянно хотел пить.

Водитель смотрел на него через стеклянное окошко в двери, сквозь облако обжигающего пара, и теперь Джастин узнал его лицо: да это же Томас, сын Глории Ламарк.

Этот человек решил сыграть с ним какую то нелепую, злую шутку – он поместил его в сауну, на стул перед ним поставил телевизор и видеомагнитофон (завернув и то и другое в полиэтилен, чтобы защитить от пара) и включил один из старых фильмов с участием своей матери. На экране за штурвалом биплана сидела женщина, а мужчина – этого актера Джастин не знал – отчаянно цеплялся за крыло.

Джастин был зол на Томаса, но в то же время побаивался его. Странный какой то тип, абсолютно непредсказуемый, такой убьет и глазом не моргнет. Юноша решил вести себя осмотрительно. Тут дверь открылась, и Джастин с благодарностью вдохнул струю прохладного воздуха.

Томас Ламарк вошел и кивнул на телевизор.

– Да будет тебе известно, Джастин Ф. Флауаринг, эта картина называется «Крылья джунглей». Лучший фильм моей матери. Тебе нравится?

Чтобы не злить его, Джастин кивнул.

– Мне очень не по вкусу твой галстук, Джастин Ф. Флауаринг. Тебе никто не говорил, что на похороны нужно приходить в черном галстуке? В простом черном галстуке.

– Нет, никто не говорил.

В глазах этого человека мелькнуло нечто такое, что напугало репортера еще сильнее.

– Кажется, тебе не слишком удобно, Джастин Ф. Флауаринг? Я думал, ты крутой газетчик, которому и жара, и холод нипочем. А теперь назови мне имена актера и актрисы на экране.

– Глория Ламарк, – ответил Джастин.

– Очень хорошо. А теперь мужчины.

Юноша беспомощно смотрел на него.

– Я же тебе говорил, – сказал Томас. – Назвал все ее фильмы, перечислил всех звезд. У тебя небось голова забита всяким артхаусным мусором, да? Тебе нравится Феллини? Жан Люк Годар? Ален Роб Грийе?

– Я редко хожу в кино.

– Ты, Джастин Ф. Флауаринг, должен понять, что сюжеты фильмов моей матери были простыми. Нет, ни в коем случае не примитивными, просто их отличала доходчивость. Никакого тебе артхаусного дерьма. Никакой смертельно скучной «новой волны». Но я тебе скажу кое что, Джастин Ф. Флауаринг: Глория Ламарк была великой актрисой. И поэтому завистники уничтожили ее карьеру. Я хочу, чтобы ты запомнил это для своей статьи, понял?

Джастин кивнул.

– Таких фильмов нынче не снимают. И никогда никому уже больше не создать такого шедевра. Никогда – потому что Глория Ламарк умерла. И они убили ее. Да, убили!

Внезапный приступ ярости охватил Томаса, он сделал шаг вперед и, выплеснув на камни ведро воды, отшатнулся назад, когда над углями поднялся густой пар. Наполнил ведро еще раз и вновь вылил его содержимое на камни.

Жара стала просто невыносимой. Джастин закричал. Томас Ламарк вышел из кабинки и закрыл дверь.

Юноша лежал, мотая головой, пытаясь найти хоть одну струю прохладного воздуха в сплошном горячем пару. Пар этот обжигал его легкие, когда Джастин делал вдох. Обжигал его ноздри и глаза, а волосы уже начали хрустеть.