Мертвец рухнул в отверстие. Конан услышав звук падения, удовлетворенно хмыкнул и отбросил прядь волос со лба.

Он огляделся. Пол устилали отрубленные конечности, сломанные ребра и проломленные черепа. Похоже битва подходила к концу.

Осталась последняя голова Гекатонхейра и его последняя пара рук.

Конан отступил в сумрак колонн. Последний из преследователей приближался, взбегая по стенам и спрыгивая с потолка.

Варвар пытался следить за ним взглядом, но тварь была чересчур проворна и варвара это утомило.

В конце концов любой бой нужно вовремя закончить. Конан замедлил движения, сделал вид, что потерял из виду врага — и стал растерянно озираться.

Узрив беззащитную спину противника, мертвец бросился на него, но в решающий момент северянин ловко извернулся — и всадил свой клинок, в живот твари.

— Последний! — подытожил Конан и потянулся за баклажкой.

XVIII

Конан разорвал Круг.

Сделал то, что от него ждали жители Терена.

Вечность остановилась.

Песчинки мгновений устремились сквозь внезапно расширившееся горлышко слюдяных часов. И ветер перемен, до этого медливший тысячу зим, обрушился на город, словно мифический зверь таннин, упавший с неба.

Черный хвост времени хлестнул по мертвому дворцу. Строения, поросшие кустарниками и травами, задрожали, и с их кромок посыпались мелкие камушки, а потом стены зазмеились трещинами и стали разваливаться.

Башня мертвой половины дворца зашаталась, будто мачта корабля, схваченного кракеном. Вниз полетели камни. Кости и черепа в круглом пруду зашевелились. Но не потому, что колебалась почва. Что-то большое и живое расталкивало груду костей, поднимаясь из-под земли.

Показалась голова.

Крыло.

Второе.

И вот уже большая черная птица сидела на груде черепов и, наклонив голову, рассматривала Конана круглым желтым глазом.

Волна разрушения устремилась вширь от храма, расходясь как круги по воде. Люди с криками выскакивали из своих жилищ, забывая про свой скудный скарб. Да в этом и не было необходимости: сундуки с драгоценными тканями распадались в труху, золото превращалось в черепки, а самоцветы становились песком.

Терен напоминал муравейник, охваченный огнем. Только никакого пламени не было. Невидимый, неслышный, неосязаемый шквал времени метался по городу. Времени, которое сорвалось с цепи, как дикий зверь, и пожирало все, попадалось на его пути.

XIX

Меч у палача был настолько тяжел, что когда он поднял его первый раз, ему показалось, что сейчас у него отвалятся руки. Толпа замерла, глядя, с каким трудом орудие возмездия отрывается от земли. Мальчишки принялись свистеть и улюлюкать.

Но старик твердо вознамерился исполнить свой долг. Руки и плечи его дрожали, рот был приоткрыт. Он бормотал молитву небожителям, надеясь, что Солнцеликий смилуется и вдохнет в его дряблые жилы хотя бы малую толику силы.

Наконец, старику удалось поднять меч на достаточную высоту, но старческие руки в пигментных пятнах не выдержали и тяжелый клинок со свистом опустился вниз прямо на шею жертве. Раздался глухой удар, меч отскочил от шеи, но голова осталась на месте. Вор завопил.

Толпа ахнула.

— Да кто ж так рубит! Сильнее, отец, сильнее! Крепче держи меч, сделай хороший замах и попробуй еще раз! У тебя получится! — послышался голос, до боли знакомый незадачливому вершителю правосудия. Много лет он не слышал его.

Датарфа! Его девочка.

Она пришла насладиться его триумфом.

— Руби! Руби! — завопила толпа.

Палач вновь поднял меч, и вдруг почувствовал, что он стал еще тяжелее. Он украдкой посмотрел вверх и вздрогнул. На острие меча, шумно взмахивая крыльями, пыталась усидеть большая черная птица с лоснящимся оперением.