Толпа ахнула громче.
Палач встряхнул мечом, но наглое создание лишь громче захлопало крыльями, не покидая свой насест.
Он с силой опустил меч на шею вора — на середине пути птица сорвалась с места и улетела, но удар был безнадежно испорчен. Вор снова завопил.
— Руби, руби! — кричали кругом.
Палач проводил улетающую птицу взглядом — и вдруг увидел то, чего не могло быть. Черная башня мертвой половины дворца задрожала и начала шататься. Старик помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Но башня продолжала раскачиваться и ее черный силуэт колебался, как будто его окружало полуденное марево.
Раздался грохот. Теперь шаталась не только башня. Дома вокруг площади стали крошиться и рушиться.
Люди возле эшафота больше не кричали «руби». Они вопили от страха.
Вор встал, поворачивая пораненной шеей.
— Я больше не хочу умирать от старости, — заявил он. — Это слишком мучительно. Оказывается Старость не в состоянии даже ударить как следует. У Старости слишком слабые руки, уже не способные обрывать нити жизни. Поэтому я передумал. Теперь я умру не от Старости, а от Молодости!
И он толкнул палача, одновременно выхватив у него меч.
Старик упал и сжался в углу эшафота. Стигиец поднял клинок, развернул его острием к себе и принялся не спеша перепиливать собственное горло.
У него это получилось лучше.
Всего несколько движений и голова злодея слетела с плеч и, стукнувшись о плаху, подмигнула палачу.
— А меч ты наточил неплохо, — успела сказать голова, прежде чем начала разлагаться.
XX
Косоглазый Арфаст лежал в постели и смотрел в потолок, на котором были изображены дерущиеся рыбы. Это были большие рыбы с плоскими мордами и маленькими глазками. Рыбы схватились в суровом и красивом поединке, по прихоти художника, симметрично расположившись друг к другу.
Арфаст когда-то сам изучал геометрию и даже пару лун провел в школе Мастера Росписи. Но за нерадивость его выгнали. Малый любил поспать, и не мог не опаздывать. Кроме того, косые глаза все время его подводили и рисунки получались слегка кривыми. В конце концов, Мастеру это надоело и он, призвав все проклятия на голову дурного ученика, хорошим пинком указал ему на дверь.
Странно было находиться в доме дочери палача. Она лежала рядом и мирно посапывала, положив тяжелую руку на грудь своего возлюбленного. Арфасту было тяжело. Он дышал с трудом, но не смел снять руку, чтобы не обидеть почтенную женщину. Потом, может быть, и следует проявить своенравие, но в первую ночь этого делать не пристало.
Арфаст видел Меропу и раньше. Видел, когда был еще мальчишкой. Уже тогда Меропа отличалась от остальных дев. Другие были худосочными, а дочь палача дразнила взор аппетитными формами и была сдобной, как сладкая медовая лепешка. Арфаст всегда хотел ее потрогать. Но боги не даровали ему такой возможности. Из-за своего косоглазия Арфаст был робок, словно мышь. Он пытался обратить на себя внимание тучной крастоки и краснея и смущаясь, прилежно покупал у нее мясо. Но Меропа исправно продавала ему сочную вырезку, но отказывалась замечать пламенные взгляды воздыхателя.
Наконец, ему повезло. Он смотрел на красавицу рядом с собой и едва верил свалившемуся счастью. Она безумно хотела его, и когда дело дошло до ложа, почти свирепо содрала с него одежду. При воспоминании об этом его сердце вновь сладко забилось.
Он все еще пребывал в блаженном состоянии, когда с улицы раздались вопли, в которых сквозили неподдельные ужас и боль.
Арфаст встрепенулся.
Рыбы на потолке вдруг зашевелились.
Посыпалась штукатурка.
— Меропа, Меропа! — вскричал Арфаст. — Проснись!
Меропа со счастливой улыбкой открыла глаза. |