От этих слов у Тины брызнули слезы, но, не успела она найти подходящих слов, которые выразили бы всю глубину ее чувств, граф растворился в сгустившейся темноте улицы.

Едва переступая потяжелевшими ногами. Тина поднялась по лестнице, ожидая, что за все ее прегрешения сейчас рухнет крыша и погребет под своими обломками весь сладостный мир ее мечтаний и надежд.

Ей казалось непростительным и жестоким то обстоятельство, что выпутываться из ужасного положения теперь придется не им самим, а другому, благородному и доброму человеку, к тому же совершенно не понимающему, почему молодой и здоровый Кендрик сам не может за себя постоять.

Но думать о том, что брат может быть ранен или даже убит на дуэли в Париже, было для Тины столь тягостно, что она предпочла раз и навсегда закрыть для себя эту тему. К тому же она слишком хорошо понимала, что окажись Кендрик даже победителем, вопрос о том, кто он такой, рано или поздно будет поднят в обществе — и придется на этот вопрос отвечать. Причем ответ надо будет держать не только здесь, в Париже, но и перед всем Виденштайнским двором, не говоря уже о родителях.

Что скажет о роли, которую играла во всей этой некрасивой истории она. Тина, эрцгерцогиня, страшно было даже представить. И теперь девушке оставалось только неподвижно лежать и горячо молиться о том, чтобы все закончилось хорошо, граф не был бы ранен, а брат — узнан.

По переживания за Грамона, которому предстояло столкнуться с самым метким стрелком Франции, мешали даже молитвам.

А если он будет убит? А если будет ранен и никогда не простит ей поведения, втянувшего его & столь гнусную и опасную дуэль?

Правда, через некоторое время Тина вспомнила, что счастья им с графом все равно не суждено, что все равно он должен забыть ее, а она, хоть и будет помнить его до конца дней своих, все равно должна вскоре покинуть Париж.

Словом, все казалось ужасным, отвратительным и тяжелым, не говоря уже о том, что Тина испытывала горячий стыд за свою беспомощность в деле, которое должно было бы быть разрешено не посторонним человеком, а ею самой.

Часы медленно шли, но только около четырех утра она услышала наконец стук входной двери, и в гостиную зашел брат.

Тина спрыгнула с постели и помчалась туда.

— Почему ты так поздно?! Что случилось?

Кендрик сбросил цилиндр и плащ и притянул к себе сестру.

— Все в порядке. Не мучай себя, хотя, признаюсь, сам я чертовски рад, что не мне придется стоять под пистолетами этого маркиза.

— Да, но это вынужден делать за тебя граф!

— Знаю, знаю — и весьма признателен.

— Я умоляла его спасти тебя, только поэтому…

— Конечно, ведь он от тебя без ума. Что, впрочем, не снимает с меня позора за то, что я послал вместо себя на дуэль другого человека. Но что мне оставалось делать?! — Последний вопрос прозвучал в его устах наивно и жалко, как у нашкодившего мальчишки.

— Вот и я все время думала об этом, — вздохнула Тина. — Действительно, драться с маркизом тебе категорически невозможно. Ранит ли тебя он или ты его, — скандал неминуем. А если будет скандал, то и папе неизбежно станет все известно.

— Ты думаешь, я сам всего этого не знаю? — взвился Кендрик. — Но сказать правду нет никакой возможности. Это позор.

— Тогда нам остается только молиться всей душой, чтобы дуэль закончилась бескровно — тогда вся история скоро забудется. Париж слишком большой город для таких мелочей.

Кендрик ничего не сказал, но по его лицу девушка видела, что на такой исход поединка он надеется мало.

В нервной растерянности он принялся ходить по комнате.

— Дело еще вот в чем, — признался он.