Он оттолкнулся от забора.

И пошел дальше.

Когда он наконец снова добрался до грунтовой дороги и леса, луна скрылась за плотными тучами. Звезд тоже почти не было видно. Он постарался переместиться к середине дороги, чтобы не свалиться в канаву, но не был уверен, что это действительно середина или хотя бы что-то близкое. Он шел, вытянув вперед руки, не зная, что может встретить в такой темноте.

Когда ему было двенадцать лет, они с другом нашли пещеру в скале, выходившей к морю. Они вскарабкались к ней и забрались внутрь, а внизу бушевал прибой. Солнце освещало пещеру внутри, и они увидели, что ею пользовались животные и люди. Пол был усеян обглоданными костями птиц и более крупных животных. Там валялись пустые раковины моллюсков и остатки крабов. На потолке виднелось черное пятно — копоть от дыма бесчисленных костров.

Наконец они увидели справа проход в другую пещеру.

У них не было фонариков. Они были в плавках, с полотенцами на шее. Они стояли у входа во вторую пещеру и пытались разглядеть что-нибудь внутри, в полости, которая никогда не видела дневного света с тех самых пор, как движущаяся земля выкашляла ее на поверхность. Они подняли руки к темноте — и руки полностью исчезли. Они не видели своих ладоней. Не видели ни пола, ни потолка пещеры, ни стен справа и слева.

Лишь темноту, столь непроницаемую, что она ослепляла.

Ладлоу боялся этого места, как не боялся ни одного места в жизни. Ему казалось, будто темнота сама по себе была предупреждением не входить, будто она скрывала тайную душу чего-то, что было ближе к богам и духам, нежели к людям. И все же он шагнул внутрь. Бросил вызов самому себе, перчатку богам и духам. Он помнил, как нащупывал босой ногой пол, почти удивляясь, что это действительно пол, а не бездонная пропасть. Нащупав его, он сделал второй шаг вперед. И, с точки зрения друга, исчез сразу и полностью, словно испарился.

Мгновение он стоял неподвижно, надеясь, что глаза приспособятся.

Этого не произошло.

В пещере царила тишина.

Он сделал третий шаг — и услышал, как что-то сместилось в темноте, вероятно, возле дальней стены, футах в двадцати, что-то, как он инстинктивно почувствовал, большое, очень большое, и он ощутил, как страх обрушивается на него облаком пауков, внезапно упавших на его почти голое тело, ползающих по нему и кусающих его, и он закричал, повернулся и сиганул в переднюю пещеру — и увидел, что его друг уже выбирается наружу. А потом он и сам выбрался наружу и принялся лихорадочно карабкаться по отвесной скале, словно демоны наседали им на пятки и хватали когтями за лодыжки.

Позже, обдумав случившееся и обсудив с другом, он решил, что в пещере был человек.

Всего лишь человек.

Не волк, не медведь и даже не бродячая собака, потому что они наверняка учуяли бы такое дикое животное, прежде чем услышали, а внутри ничем подобным не пахло. Он попытался вспомнить звук, который слышал, и решил, что это был шорох одежды по камню.

Он подумал, что, вероятно, это был всего лишь человек. Что, наверное, ему не грозила серьезная опасность.

Но только наверное. Потому что затем он подумал о том, как этот человек стоял там, молча, наблюдая за ними, отчетливо видя их перед собой у входа в пещеру, в то время как они его не видели. Стоял молча достаточно долго, привыкнув к темноте, и наблюдал. Он подумал о том, что за человек захочет так поступить, а затем подумал о костях на полу и запахе костра — и решил, что мог заблуждаться насчет опасности.

Он больше ни разу не испытывал подобного страха. Даже в Корее, в яростной схватке, среди мертвецов и тех, кто скоро умрет. Казалось, он увидел и признал свою смертность в раннем возрасте, когда был еще мальчишкой, прижался хрупкой плотью к великой смертоносной внезапности, заглянул в лицо смерти в тот день в пещере.

Смерть была обитаемой тьмой.

В сравнении с этим сейчас он шагал в лучах солнца.