– Спроси еще раз, – потребовал я. – Спроси, знает ли он, как попал на Кубу. Может быть, о чем-то догадывается?

    Краткий вопрос, краткий ответ…

    – У него нет никаких догадок, – промолвила Анна. – Он только сказал, что раз Куба – остров, то, значит, гроб с его телом привезли на корабле.

    Ну, привезли и привезли, подумал я. Не любопытствуй сверх меры, Забойщик! Разве столь уж важно, кто, когда и почему доставил этот «груз двести», закопал его в безлюдных кубинских горах и соорудил часовню?.. В разрезе нынешних обстоятельств плевать нам на это! Тут другое важнее.

    – Спроси его, ласточка: он сознает, что сделался вампиром? Прямо спроси, деликатничать нечего!

    Теперь переговоры были более долгими. Анна переспрашивала, что-то уточняла, Писарро отвечал, и голос великого конкистадора уже не казался уверенным и властным. Похоже, превращение в упыря не относилось к его приятным воспоминаниям.

    – Он думал, что болен каким-то местным недугом, неведомым в Европе, – произнесла Анна. – Подцепил что-то от дикарей… Он жаждал испить крови, и это желание становилось сильнее с течением дней. Ему хотелось не крови животных, а крови человека, и однажды он попробовал… потом еще и еще раз… Это были индейцы, всего лишь мальчишки-слуги из дворца, но о его пристрастиях стало известно в городе. Об этом не говорили, только шептались… Он не мог справиться со своим недомоганием и решил, что это не болезнь, а проклятие инкских колдунов. Он уничтожил их державу, убил Великого Инку, и за это его прокляли – может быть, отравили или напустили какую-то жуткую порчу. Он молился, он просил у Господа избавления, но тщетно… – Анна сделала паузу, потом сказала: – Историю с Великим Инкой я помню, читала об этом. Его звали, звали… кажется, Атауальпа. Он попал в плен к испанцам, и Писарро держал его как заложника. Поклялся, что отпустит за огромный выкуп, и подданные инки наполнили золотом и серебром большую залу. И все же Атауальпа был убит.

    Она вдруг заговорила горячо и страстно, и Писарро ответил ей – ответил одним словом, прозвучавшим с тоской и горечью.

    – Что ты ему сказала? – спросил я.

    – Что это была не болезнь и не порча, а в самом деле проклятие – только не индейских колдунов, а Бога. Бог покарал его за то, что он сотворил с Атауальпой, с другими инками и простыми индейцами. Покарал за клятвопреступление и жестокость, за пролитую кровь, за погибших женщин и детей. За его великие грехи!

    – И что он ответил?

    – Возможно. Так он сказал. Возможно.

    За стеной снова раздался глуховатый голос.

    – Теперь он говорит, что у него были враги среди испанцев, – пояснила Анна. – Диего де Альмагро, знатный сеньор и второй человек в их воинстве, всегда завидовал ему и вредил как мог, считая, что обделили его почетом и добычей. Этот Альмагро поднял бунт, его убили, но у него остался сын, тоже Диего, и несколько сторонников. У Писарро было гораздо больше преданных людей, с ним были его братья, и любой мятеж заговорщиков он подавил бы с легкостью. Но когда в Лиме поползли слухи о тех индейских мальчишках… о том, что он сделал с ними… В общем, положение изменилось. Люди подумали, что Писарро уже не тот верный христианин, каким был прежде, а часть из них даже решила, что он продался дьяволу.