|
.. Если б ум заключался в умении наживаться, люди поныне оставались бы обезьянами... - Святые ваши слова... прекраснейшие слова! - повторял старый приказчик. - Но объясните мне все-таки, каким образом такой человек, как Вокульский, мог... так вот... запутаться?.. - Помилуйте, я удивляюсь, что это случилось так поздно! - пожал плечами Охоцкий. - Ведь я знаю его жизнь, знаю, как он задыхался тут с детских лет. Было у него стремление к науке, но не было возможности его осуществить, была сильно развита общественная жилка, но к чему бы он ни прикоснулся, все проваливалось... Даже это ничтожное торговое общество, которое он основал, принесло ему только нарекания и ненависть... - Вы правы... вы правы!.. - повторял Жецкий. - А тут еще эта панна Изабелла... - Да, она могла вернуть ему покой. Удовлетворив потребность личного счастья, он легче примирился бы с окружающей средой и употребил бы свою энергию в тех направлениях, какие у нас возможны. Но... его постигла неудача. - Что же дальше? - Кто знает... - тихо произнес Охоцкий. - Сейчас он похож на дерево, вырванное с корнем. Если он найдет подходящую почву, а в Европе это возможно, и если у него еще не иссякла энергия, то он с головой окунется в какую-нибудь работу и, пожалуй, начнет по-настоящему жить... Но если он исчерпал себя, что в его возрасте тоже не исключено... Жецкий приложил палец к губам. - Ш-ш-ш-ш... у Стаха есть энергия... есть. Он еще выкарабкается... выка... Старик отошел к окну и, прислонившись к косяку, разрыдался. - Я совсем болен... нервы не в порядке... - говорил он. - У меня, кажется, порок сердца... Но это пройдет... пройдет... Только зачем он так убегает... прячется... не пишет?.. - Ах, как мне понятно это отвращение измученного человека ко всему, что напоминает ему прошлое! - воскликнул Охоцкий. - Мне знакомо это по опыту, хотя и скромному... Представьте себе, когда я сдавал экзамен на аттестат зрелости, мне пришлось в пять недель пройти курс латыни и греческого за семь классов, потому что я всегда от этого отлынивал. Ну, на экзамене я кое-как выкрутился, но перед тем столько работал, что переутомился. С тех пор я смотреть не мог на латинские или греческие книжки, даже вспоминать о них было противно. Я не выносил вида гимназического здания, избегал товарищей, готовившихся вместе со мной к экзамену, даже съехал со старой квартиры. Это продолжалось несколько месяцев, и я не успокоился, пока... знаете, что я сделал? Бросил в печку и сжег эти проклятые греческие и латинские учебники. Добрый час вся эта дрянь тлела и дымила, но зато потом, когда я велел высыпать пепел в мусорный ящик, болезнь мою как рукой сняло! Но и сейчас меня еще пробирает дрожь при виде греческих букв или латинских исключений: panis, piscis, crinis*. |
