|
Чтобы у такой бойкой да пригожей девицы не было воздыхателя – ни за что не поверю. Их, поди, уже с десяток имеется? О: Ваша правда, сэр, есть один. Я его прочу себе в мужья. В: Так пристало ли тебе корчить стыдливую невинницу? Не обнаружилось ли позже указаний на то, что они имели плотское соитие? О: «Соитие» – это я не знаю, что такое. В: Что они спали в одной постели. О: Что вы, сэр, в постели и вовсе никто не спал. В: Никто не спал? Верно ли? О: Да, сэр. Ложиться ложились, но покрывало не скидывали. В: Не входил ли кто ночью в покой к девице? О: Нет, сэр. В: И не выходил? О: Нет, сэр. В: Не слышали вы там шума или голосов? О: Нет, сэр. Мы спим крепко, и Бетти тоже. В: Можно ли было почесть ее за беспутницу, блудодейку, продажную девку? О: Нет, сэр. В: Не заводила ли она часом речь, что для девицы столь приятной наружности, как ты, можно сыскать в Лондоне местечко более благодатное и доходное? О: Нет, сэр. В: Не рассказывала ли горестных историй о своей несчастной любви? О: И об этом разговора не было, сэр. В: Была она довольна своей участью или скорбела о ней? О: Не знаю, сэр. Я чаю, на прежнем месте ей жилось лучше и она не рада, что заехала в такую даль с чужими людьми. В: Так и сказала? О: Так сказали ее глаза, сэр. В: Она не улыбалась? О: Раз или два, сэр. А потом и того пуще. В: Как пуще? Сделалась игрива и резва? О: Нет, сэр. Не умею объяснить. В: Смелее, милая, я тебя не съем. О: Как они уехали, нашли мы у нее на подушке платочек с цветочным узором, будто нарочно оставленный, чтобы нам сделать удовольствие. В: Где теперь этот платок? О: Матушка велела спалить, сэр. Тогда только и разговоров было что про убийство, про Фиалочника, и она побоялась: как бы беду не накликать. В: Из дорогой материи платочек? О: Да, сэр, материя прочная, вроде индийского хлопка. А по ней – цветы да заморские пичужки. В: Обыкновенной горничной подобная вещица верно не по карману? О: Приезжал на прошлую ярмарку коробейник из Тивертона, так он такие привозил. Сказывал, такую материю нынче ткут в Лондоне. Меньше чем за три шиллинга нипочем не отдавал. Ткань, говорит, хоть и не из Индии, но индийской не уступит. И король ее носить не запрещает. В: Не спрашивали вы наутро, отчего горничная так долго оставалась в покоях молодого джентльмена? О: Нет, сэр. Кроме прощания, у нас других разговоров не было. Недосужно: день праздничный, работы – втроем не управиться. В: Я слышал, Доркас, этот самый Фартинг приставал к тебе с бесстыдными домогательствами? О: Приставал, сэр, да я слушать не стала. Не на такую напал. В: Он отозвал вас в сторонку? О: После ужина мне понадобилось в кладовую. Он за мной. Хочет меня обнять, а я гоню его прочь. Тогда он стал зазывать в покойчик над конюшней, где ему было постелено, и посулил шиллинг. В: Он пришелся вам не по сердцу? О: Сдался мне этот пьяница! И лгун к тому же. Я сразу смекнула, что лгун. В: Из чего вы это заключили? О: Стал он за ужином рассказывать про того, другого, Дика, и уж какими только поносными словами его не обзывал. Он де сущий скот, будь де его воля, он бы нам обиду сделал. А на поверку вышло, сам такой, если не хуже. Видит, что я на его шиллинг не польстилась, – я, говорит, сам приду нынче к вам в почивальню – вас охранять. Охранять! Так я и поверила. В: Однако ночью он к вам не пришел? О: Нет, сэр, не пришел. И жаль, что не пришел: уж Бетти наша его бы приголубила дубинкой по маковке. В: Я слышал, он отъехал еще до света. Не сказывал ли он вам об этом намерении? О: Нет, сэр, ни словечка. В: Вижу, Доркас, девушка ты честная. Исправна ли ты в рассуждении церкви? О: Так, сэр. |
