– Самоуверенность мужчин – лишь поза, самоуверенность женщин – один из краеугольных камней ее Я. Мы иногда размышляем об участи господствовавших когда‑то динозавров и о том, когда и как завершится наш собственный недолгий век. Женщина же – о, нет. Ее вечность – догмат ее веры. Великие войны и бедствия приходят и уходят, народы возникают и исчезают, империи распадаются среди страданий и смерти, но все это преходяще: она же, женщина, – нечто вечное, она – суть бытия; она пребудет вовеки. Она не верит в динозавров, она, собственно, не верит, что мир существовал и до ее появления. Мужчины могут строить и разрушать, и играть в свои игрушки, они лишь создают ненужные помехи, эфемерные блага, в то время как женщина, связанная таинственной пуповиной с самим Великим Древом Жизни, знает о своей необходимости. Интересно, пребывала ли в свое время в подобной уверенности самка динозавра?

Он замолчал, столь явно ожидая моей реплики, что я спросил:

– А как это относится к нынешней ситуации?

– Если мужчина считает мысль о своей неполноценности отвратительной, то у женщины такая мысль не может даже возникнуть. А раз она не в состоянии представить это, то она сочтет подобное заявление просто глупостью.

Казалось, Зеллаби снова ждал моей реакции.

– Если вы имеете в виду, что мы видим нечто, чего миссис Зеллаби видеть не может…

– Друг мой, если вы не ослеплены чувством собственного превосходства, вы должны понимать, что мы – люди, – как и все наши предшественники, когда‑то должны будем уступить свое место другим. Для этого есть два пути: либо мы уничтожим себя сами, либо не сможем противостоять вторжению каких‑то других существ. Сейчас мы оказались лицом к лицу с высшими волей и разумом. И что же мы можем этому противопоставить?

– Это звучит уж слишком безнадежно, – сказал я. – Если вы говорите всерьез, то не слишком ли это «крупный» вывод из достаточно мелкого случая?

– То же самое говорила и моя жена, когда этот случай был существенно меньше и младше, – заметил Зеллаби. – Она не могла примириться с мыслью, что столь невероятное событие могло произойти здесь, в обычной английской деревне. Напрасно я пытался убедить ее, что такое событие одинаково невероятно где бы то ни было. Ей казалось, что такие вещи должны происходить в более экзотических местах – например, на острове Бали или в Мексике; ведь такие происшествия всегда случаются с кем‑то другим. К несчастью, это произошло именно здесь, и происходящее оснований для оптимизма не дает…

– Меня больше беспокоит не это, а ваши предположения, – сказал я. – В особенности ваше утверждение, что Дети могут делать все, что считают нужным, и остановить их невозможно.

– Глупо понимать это столь буквально. Возможно, и сумеем, но это будет нелегко. Мы – жалкие, физически слабые существа по сравнению со многими животными, но мы превосходим их, потому что обладаем более развитым мозгом. Победить нас может лишь Некто с еще более развитым мозгом. Нам это вроде бы и не угрожало: во‑первых, появление подобного существа казалось невероятным, а во‑вторых, казалось еще менее вероятным, что мы позволили бы этому существу дожить до момента, когда оно станет для нас опасным. Однако вот она – очередная штучка из бездонного ящика Пандоры эволюции: разум‑мозаика, вернее, две мозаики – одна из тридцати, другая из двадцати восьми камешков. Что мы, с нашими индивидуальными мозгами, крайне неуклюже общающимися друг с другом, можем противопоставить тридцати разумам, которые работают как один?

Я возразил, что Дети всего за девять лет вряд ли смогли накопить достаточно знаний, чтобы успешно противостоять объему знаний всего человечества, но Зеллаби покачал головой.