Ага, думает Ленка, что-то будет…

Хрупкая и вдохновенная мадам Погориллер опекает Дом ученых. Опекает почти бескорыстно, потому что любит искусство. С одной стороны, отношения между наукой и искусством сложные и какие-то запутанные, с другой — кто, кроме ученых, будет ходить на всяких заезжих бардов, скажем? Не местные же барды! А потому под крылышком Дома ученых процветают всяческие студии, в том числе и Ленкина, — ну, та, которую Ленка все еще посещает.

— Ты знаешь, что ты выступаешь через неделю? — спрашивает мадам Погориллер. — По обмену!

— По какому обмену? — пугается Ленка. Недавно прошла денежная реформа, и слово «обмен» приобрело какой-то нездоровый оттенок.

— Ну, наша студия дает трибуну в Доме ученых еще трем студиям. Я и подумала — пусть от наших кто-то выступит. У тебя стихи хоть понять можно.

Интересно, думает Ленка, стоит ли расценивать это как комплимент?

— И от них трое. Из университета один, одна из Дома медработников и еще кто-то, не помню откуда. Всего четыре, значит. Я уже и название для вечера подобрала — «Стихи по средам». Вечер-то в среду. По-моему, здорово, да?

— Ага, — вежливо соглашается Ленка, — главное, оригинально.

Но бесхитростная мадам Погориллер иронии не замечает.

— И мне так показалось, — говорит она. — Так ты плакат нарисуй к понедельнику. А фамилии я тебе дам в субботу. Как раз все соберемся и обсудим план выступления.

* * *

— Как вы себя чувствуете, дядя Муся? — бодро говорит Ленка.

Дядя Муся лежит на разобранной постели и грустно смотрит на нее.

— Спасибо, Леночка, — говорит он растерянно, — кажется, уже лучше.

Дело в том, что дяде Мусе повезло. Он оформлялся на выезд, и окажись то затемнение в легких туберкулезом, не видать ему Америки как своих ушей. Теперь-то путь в Америку был открыт — поезжай и болей там раком на здоровье. Но, пока он проходил обследование, ждал разрешения и продавал квартиру, умерла жена, уехал единственный сын с ненавистной невесткой и обожаемым внуком — такой умный мальчик, и не скажешь, что родился семимесячным, — а болезнь, раз поселившись, выедала изнутри плоть, оставляя лишь хрупкие кости. И вот на квартиру наконец нашелся покупатель, вызов пришел, и скоро он оторвется от земли и полетит в белом самолете над родным городом, над бывшим своим домом, где на стене пылает кармином надпись «I love you, Odessa», над еврейским кладбищем и синим загаженным морем в далекую, прекрасную страну, где он снова будет хорошо себя чувствовать и где в аэропорту имени покойного президента Кеннеди его будет встречать сын — бывший отличник и бывший комсорг, и внук, так похожий на покойную жену своими черешневыми глазами навыкате, и невестка, которая, отодвинутая на всю ширь Атлантического океана, кажется вполне приличной женщиной, и золотистая бархатная такса Джерри, пересекшая полмира в таком же белом самолете два года назад вместе с остальными членами семьи…

— Кушать хотите, дядя Муся? — говорит Ленка и ставит на стол рядом с кроватью домашние котлетки и банку с мутным компотом.

— Спасибо, Леночка, — грустно говорит дядя Муся, — кажется, еще не хочу.

И он кашляет, стараясь сдерживать себя, потому что от этого кашля уже все болит.

— Медсестра приходила? — интересуется Ленка.

— Приходила, — говорит дядя Муся. — Но мне уже лучше. Бэллочка уже заказала билет.

…И полетит белый самолет над белым городом, и приземлится в белом аэропорту имени Кеннеди…

* * *

В маленькой комнате, помимо мадам Погориллер, сидят еще три человека худой нервный кавказского вида человек без очков, немолодой человек нейтральной внешности, но в очках, и крупная бело-розовая женщина лет сорока с пышной косой, переброшенной через плечо.