— Я ничего не умею. Забыл Колбасу? — напомнила я. — Картину над кроватью Грея… твоей.

— Го, во имя всего святого! — Томас снова начал взволнованно ловить летучих мышей. Да что там, настоящих птеродактилей. — Почему ты вообще хочешь так рисовать? — И церковно-библиотечно-похоронным шепотом добавил: — И почему ты скрывала, что Грей собирал эротическое искусство?

— Нет, я… — Смех нахлынул так внезапно, что я не могла говорить. Томас наверняка подумал, что я полная дура, когда я согнулась пополам и засипела, махая руками у лица.

— Погоди, погоди, — пискнула я и снова зашлась. На этот раз смех стал взрывом облегчения, коротко и дразняще напомнив мне, каково быть переполняемой счастьем.

Томас тоже засмеялся:

— Го, это не смешно! Мне приходится жить в одной комнате с картиной! Мне кажется, она на меня смотрит!

От хохота я едва не захлебнулась, судорожно глотая воздух, балансируя на грани рассудка. Какая-то счастливая истерика, грозящая перелиться через край и превратиться во что-то похуже.

Я глубоко вздохнула, приминая поглубже смех и все остальное, и пояснила:

— Это я рисовала. Трояк поставили.

— Го, да ты шутишь! — Изумленный, Томас так и сел напротив. Неудивительно, раз он думал, что это шестифутовый синий пенис! Может, так оно и есть — вдруг я в тот момент думала о частях мальчишечьей анатомии, и отсюда все проблемы? Интересно, что означает по Фрейду «Боунер барн»?[?]

— Я же тебе говорила, я ничего не умею, — весело сказала я. На школьной художественной выставке я фальшиво хихикала, притворяясь, что смеюсь над собой, но с Томасом это получалось искренне. Ну не умею я рисовать, и бог с ним. — Твоя очередь. Нет, ну почему ты печешь?

— Бытует мнение, что кулинару нужно быть суперточным, — как в твоем проекте на дополнительные баллы, ну, о путешествиях во времени. Стоит ошибиться в расчетах, и все пропало, верно?

— Да…

— Это туфта! — радостно объявил Томас. Слово ласкало слух — тафту напоминает. Томас показал на миску: — Видишь кусочек скорлупы? Вынь его пальцем, и все дела! Перебухала муки, не положила масла, уронила сковороду — сколько бы ошибок ты ни сделала, в большинстве случаев все равно получится съедобно. В крайнем случае покрой глазурью.

— Что, правда?

Что-то у меня подозрения насчет его деловой хватки и коммерческих стандартов.

— Ну, в основном это метафора, но мне кажется, ты этого не понимаешь. На. — Он протянул мне шоколадку в зеленой обертке, и я отломила кусок: — Короче, я, возмечтав о карьере шефа-кондитера, стал яблочной шарлоткой в глазу отца. Это еще одна неудачная метафора, намекающая, что папаша далеко не в восторге от моих карьерных устремлений. Равно как и от моих оценок по всем предметам, кроме уроков труда.

— Ты плохо учишься? — спросила я.

После признания Колбасы у меня возникло множество вопросов. Большой тест Томаса Алтропа! Прошло пять лет, плюс я так долго молчала! Желание использовать рот — спрашивать, говорить и смеяться — было освежающе приятным, как первые раскаты грома наползающей грозы.

— Основной специальностью я выбрал выпечку — о, слышала, я сказал «выпечку», а не «пироги»! Канада понемногу сдает позиции. С оценками все в порядке, но маффины вместо колледжа — это, по мнению отца, провал. — Томас говорил непринужденно, но за его словами чувствовалось напряжение. Могу себе представить реакцию мистера Алторпа на несуразный план насчет булочной-кондитерской.