– Нет, он не хиппи. Этого я не говорил. – Морис набрал в грудь побольше воздуху, решившись открыть ей тайну. – Представляешь себе парней, которые охраняют президента? Секретная служба. Он был одним из них.

– Правда? – Похоже, это произвело впечатление. – Ну, эти‑то всегда подтянутые, в костюмах, при галстуках.

– Да, раньше он тоже был таким, – подтвердил Морис– Теперь он не ходит в парикмахерскую, одевается, как ему удобнее. Но видела бы ты, как Джозеф идет по улице, – он подмечает все, что происходит, выхватывает из толпы лица, людей, которые привлекли его внимание. Привычка, он уже не может от нее отделаться. Знаешь, кем он был до Секретной службы? Следователем в налоговой полиции.

– Господи, – вздохнула Ивлин. – Нечего сказать, приятная личность.

– Да нет, он парень что надо. Он сам говорит, что раньше занимался не своим делом, – заступился Морис. – Теперь, если он видит кого‑нибудь подозрительного или опасного, ему надо только одно: щелкнуть этого типа.

– Похоже, он и сам тот еще тип, – буркнула Ивлин.

– Можно сказать и так, – кивнул Морис. – Он из тех тихонь, про которых никогда не знаешь, что они выкинут в следующую минуту. Но парень хорош, а?

– Ничего себе, – сказала Ивлин.

Глава 2

– Я открою тебе секрет, которым ни с кем тут не делился, – сказал Морис, и стекла его очков, его дочиста выскобленная загорелая лысина таинственно заблестели в свете фонарей. – Я не просто управляющий, я владелец этой гостиницы. Я купил ее в 1951‑м, за наличные. Сразу после Кефавера.

– А я думал, гостиница принадлежит той женщине из Бока, – сказал Джо Ла Брава. – Ты же вроде сам так говорил?

– Ну да, женщина, которая живет в Бока, владеет частью гостиницы. В пятьдесят восьмом она подыскивала, куда вложить денежки. – Морис Золя запнулся, вспоминая. – В пятьдесят восьмом или в пятьдесят девятом. Они тогда тут кино снимали с Фрэнком Синатрой.

Они вышли из гостиницы, оставив позади опустевшую веранду, уставленную металлическими стульями, перешли через пустынную улицу на другую сторону, ближе к пляжу, где Морис оставил машину. Ла Брава старался быть терпеливым, имея дело со стариком, но, придерживая распахнутую дверь автомобиля, молился про себя, чтобы эта история не затянулась. Старикан мог в любой момент остановиться посреди улицы, если собирался сказать, на его взгляд, важное. Остановившись в проходе в «Вулфи» на Коллинс‑авеню, он собрал позади целую очередь желающих выйти или войти, которые вынуждены были выслушивать его повесть о славных местечках, где можно было оттянуться в былые дни, или о том, как раньше отличали на пляже среди пестро одетой толпы букмекера.

– Знаешь, как его отличали?

– Как? Как? – переспрашивал кто‑нибудь из собравшихся, и тогда Морис разъяснял:

– У всех рубахи были расстегнуты до пупа – у всех, кроме «буки». «Буки» всегда засупонивались вплоть до верхней пуговицы. Такой вот опознавательный знак. – И уже в ресторане, дожидаясь, когда его проводят к столику, Морис еще несколько раз повторил: – Да, «буки» никогда не расстегивали верхнюю пуговицу.

– В той картине играл Эдуард Робинсон, франт, каких поискать. – Морис потуже затянул узел галстука, провел рукой по бледно‑голубой куртке спортивного покроя, разглаживая едва заметные морщинки. – Они собирались в «Кардозо», эти киношники из Голливуда, все как на подбор, и еще на собачьих бегах, что шли внизу, у мола, на Первой улице – или нет, не там, а между Бискайн и Харли.