Изменить размер шрифта - +
В декабре я отморозил пальцы на ногах, и они долго болели. Под Новый год Асадулла привез барана и канистру вина. В феврале все дороги завалило снегом, мы несколько дней голодали, выскребая остатки крупы. Бичи выкололи из мерзлого снега две бараньи головы, и мы жрали отдающую гнилью похлебку. В марте мы все переболели гриппом, а я получил письмо из дома. Оно шло сюда три месяца.

Мать сообщала наши новости и спрашивала, почему я не ответил ни на одно письмо? Жив ли я? Ходила к гадалке, она сказала, что жив, но предстоят большие хлопоты. Я прочитал письмо Лагуте.

— Наверное, в Россию нас весной отправят, — предположил он. — Вот и хлопоты.

И завел свою обычную тему: надо по весне бежать!

В апреле нас снова отвезли в село достраивать дом для сына Асадуллы. Мы вернулись в свою лачугу с родным портретом Амбер Линн, уставившейся, как обычно, нам прямо в глаза.

Мы встретились с Олегом и отметили приезд. В горы пришла весна. Как бы ни была паскудна жизнь, но по весне и у нас поднималось настроение.

Однажды вечером мы с Лагутой сходили на кладбище. Паскудное место, словно в насмешку, выбрали горцы для наших покойников. Рядом свалка, несколько раскуроченных и поржавевших тракторов. Дальше полузасыпанный скотомогильник, а немного в стороне, на каменистом склоне десятка два продолговатых бугров — некоторые уже совсем сровнялись с землей.

Ни на одной могиле не сохранился крест или надгробие. Их выдернули и оттащили к ржавым тракторам. Смысл был ясен. Полностью уничтожить память о русских, когда-то живших здесь.

— Вон семья целая лежит, — сказал Лагута. — Варенниковы. Мужик справный был, грузовик имел, дом хороший. Вот на его хозяйство глаз кто-то и положил. Ночью всю семью вырезали. Года три назад. А похоронили под одним бугром, пять или шесть человек вместе с детьми.

— Нашли, кто убивал?

— Да их и искать не надо. Вагиф либо кто из его приятелей. Вагифу грузовик достался. А две оставшиеся семьи через неделю в Россию дунули. От греха подальше. Таких могил по Кавказу не одна сотня.

— Мы постояли над бугорками, выкурили по цигарке и отправились в село.

Быстро и весело проходил апрель. Пригревало солнце, вовсю зеленела трава. Я сочинял письмо домой, рассеянно слушая планы Лагуты насчет побега. Куда бежать?

Но вскоре Иван разговоры про побег прекратил и стал исчезать куда-то по вечерам. Иногда о чем-то вполголоса переговаривался с Асадуллой. Мне было неприятно, но я ни о чем Ивана не спрашивал. Надо будет, скажет сам.

Кормить нас стали получше, давали вино. Потом Иван рассказал, что его уговаривают остаться в Чиракчи. В селе очень нужен каменщик. Асадулла и еще несколько хозяев согласны выкупить его из колонии. Уже присмотрели вдову-невесту.

— Баба ничего, страшненькая, правда. Зато свой дом, овцы, корова. Сыну шесть лет, — Лагута ожидал, как я отреагирую, но я молчал, и он продолжал: — Насчет тебя говорил. Асадулла башкой крутит, специальности, мол, нет.

— Ваня, поступай как знаешь. Я к ним в вечные рабы не рвусь.

— Какая-никакая, а все же свобода. Хоть и работа тяжелая, но с женой лучше жить, чем за проволокой.

— Лучше, — согласился я.

— До осени нас точно в Россию отправят, уже бумага из Москвы подписана. Начальник колонии Асадулле рассказал. Я, наверное, соглашусь… если тебя здесь со мной оставят.

— Да не хочу я оставаться! Смотреть на эти рожи не могу.

— Будешь двенадцать лет досиживать?

— Не знаю. Постараюсь раньше выйти. Есть у меня дружок в Ростове. Если жив, поможет.

Я не был уверен, поможет ли мне Вася Кошелев. Освобождение тянет немалые деньги. Захочет ли Вася тратить их на меня? Да и жив ли он? Люди его профессии долго не живут.

Быстрый переход