Последний раз я видел этот парадный мундир на Новодевичьем кладбище. Был теплый октябрь, конец бабьего лета. Пахло желтыми листьями и московской пылью, теплой, с горьковатым привкусом копоти. Дедову Звезду несли на красной подушке, за ней следовали подушки с другими орденами, не такими важными. Кортеж замыкал гроб. Его поставили на черный подиум, накрыли крышкой и зачем то крепко заколотили гвоздями. Звякнули ружейные затворы, солдаты дали залп, потом еще один, и еще. Потянуло кислым дымом, как от новогодних хлопушек. Через три дня мы вернулись домой, в Кройцбург.

В переводе с немецкого это значит крест город. Или город креста. В тринадцатом веке, а именно в 1237 году, его основали крестоносцы. Немцы, вот ведь педантичный народ, выбили название города и дату основания на каменной колонне, что и сейчас стоит на Рыночной площади.

У нас есть замок, окруженный крепостной стеной, часовня с подземным ходом, лютеранский костел, древнее кладбище с каменными крестами – все как полагается. Одно время в Кройцбурге располагалась резиденция рижского епископа. Город переходил из рук в руки, после крестоносцев тут хозяйничали шведы, потом поляки. В середине шестнадцатого века Кройцбург заняли войска Ивана Грозного. А через двести лет в нашем замке, завершая триумфальную Польскую кампанию, останавливался полководец Суворов.

Сейчас в замке Дом офицеров – бильярдная, буфет, кинозал и библиотека. Библиотека крошечная, дюжина полок по стенам и пара кресел в читальне, но все нужные книги там есть – даже Джек Лондон и «Три товарища» Ремарка. К тому же никому в голову не придет искать тебя в библиотеке.

В комнате, где спал генералиссимус Суворов, теперь сидит майор Ершов, директор клуба, громкий и широкий коротышка с бабьим румянцем во всю щеку. Его жена – Ершиха – воображает себя светской дамой, скорее всего, француженкой, поскольку от природы картавит. По праздникам она натягивает на себя змеиное платье с глубоким вырезом – декольте, из которого пытаются выскочить ее огромные, как пляжные мячи, сиськи. Искристая чешуя платья делает Ершиху похожей на жирную саламандру. Я их никогда не видел – саламандр, но мне почему то кажется, что они выглядят именно так.

В бильярдной четыре стола с зеленым сукном, высокий потолок зашит мореным дубом. Древесина почти черная. Слово это мне напоминает Таню Мореву, я был в нее влюблен во втором классе. Потолок кажется низким, наверное, из за того, что темный, на самом деле бильярдный зал высотой метра четыре. Дубовые панели и на стенах. На каждой стене по картине – огромные полотна в музейных бронзовых рамах, написанные местным художником копиистом: «Василий Теркин. Солдаты на привале», «Подвиг Николая Гастелло», «Александр Матросов закрывает грудью амбразуру фашистского дота» и, разумеется, «Переход Суворова через Альпы».

Я люблю разглядывать картины, я и сам неплохо рисую – но не с натуры, а по воображению. Суворов на картине похож на ехидную старушонку, бравые гренадеры усаты и краснощеки. А вот фашист пулеметчик напоминает Мефистофеля (отец здорово поет его куплеты про то, как «сатана там правит бал»: в ванной акустика мировая, батин баритон звучит не хуже, чем на пластинке у Шаляпина), у немца нос крючком, вроде клюва – хищные пули веером прошивают грудь советского героя. Лицо Матросова как из камня – такого пулями не возьмешь.

Самолет Гастелло получился на пять: заклепки на фюзеляже выпуклые, железные. Будто их действительно вбили в холст для пущего реализма. Но больше всего меня восхищает Теркин, даже не он сам, а то, с каким мастерством художник нарисовал папиросу в руке солдата: рыжий огонек так и горит – обжечься можно.