– Уже выбрана… Одной из первых, – прошептала она.

– Она станет одной из четырех фрейлин.

– Потому, что она Стюарт? Или потому, что она весела и красива?

– Разумеется, она самая прекрасная девушка в мире, – великодушно призналась мать Генриетты.

Опустившись на одно колено, миссис Стюарт поцеловала руку стареющей королевы.

– И Ваше Величество позволит нам уехать?

– Я не только разрешу вам уехать, но и оставлю здесь вашу младшую дочь, чтобы она научилась помогать мне.

Хотя благодарность и переполняла сердце миссис Стюарт, она прекрасно понимала, что не может терять ни минуты.

– Если бы вы, Ваше Величество, могли бы написать рекомендательное письмо королю Карлу… Порекомендовать Фрэнсис…

Однако Генриетта-Мария не зря была Медичи. Ее изощренность в подобных делах превосходила даже шотландскую практичность миссис Стюарт.

– Вам не следует просить об этом меня. Попросите мою дочь, – весьма решительно ответила она. – Письмо от его ненаглядной кошечки принесет Фрэнсис гораздо больше пользы.

После того, как закончились рождественские праздники и все было готово к свадьбе Карла, со слезами на глазах Генриетта писала брату:

«Не могу не воспользоваться возможностью передать Вам письмо с мадам Стюарт, которая отправляется в Англию с дочерью – одной из фрейлин Вашей будущей жены. Если бы не это, я никогда не согласилась бы расстаться с ней, потому что она прелестна и, как никто другой, может украсить любой Двор…» И, поддавшись чувству надвигающегося одиночества, добавила: «Самое желанное для меня – вновь увидеть Ваше Величество…»

– Вы будете очень скучать по Фрэнсис. Столько лет вы были вместе, – сочувственно сказала герцогине мадам де Борд, стоя возле ее письменного стола с маленьким золотым подносом, на котором лежал сургуч.

– Да. Но все-таки разница в возрасте постепенно становится все заметнее, – ответила ей Генриетта, глядя на сложенное письмо.

– Конечно, мадам, но это вполне естественно… Теперь, когда вы замужем…

– Разумеется, дорогая Борбор, – согласилась с ней Генриетта, неожиданно вспоминая прозвище, которое дала своей горничной, будучи ребенком. – Но, помимо этого, моя кузина такое странное, непредсказуемое существо! Иногда она поражает меня своими суждениями, но в последнее время я все чаще и чаще раздражаюсь от того, что она никак не может повзрослеть!

Овдовевшая мадам де Борд с пониманием смотрела на свою юную хозяйку.

– Никто из нас не взрослеет до тех пор, пока не доведется пострадать…

– Фрэнсис немало страдала и из-за отца, и из-за их дома…

– Это не совсем то… Ей еще не приходилось преодолевать ежедневные трудности, – ответила мадам де Борд, которой было прекрасно известно обо всех страданиях, которые принесло Генриетте замужество.

– Вы думаете о шевалье де Лорране и о том, что кажущееся спокойствие, с которым я все это воспринимаю, состарило меня…

Генриетта говорила очень медленно о том, о чем никогда ни с кем не разговаривала, даже с матерью, которая, казалось, была очень довольна ее замужеством.

– Если бы я была настоящей Медичи, я бы, наверное, отравила его, – добавила она, с силой вдавливая свою печать в горячий сургуч. – Но поскольку во мне течет и более чувствительная шотландская кровь, я вынуждена сносить постоянные унижения от присутствия Лоррана, защищаясь от всего напускной веселостью… Что больше всего огорчает меня в поведении Фрэнсис, – добавила она без всякой связи с тем, о чем только что говорила, – так это не ее отъезд, а то, что она сама хочет уехать.