Старушка‑смотрительница, не успев вовремя добежать до прапорщика, посягнувшего на имущество музея, без чувств валится на пол.

– Чего это она? – Машка, не найдя ничего лучшего, вытирает окрашенные пальцы о шторы.

Вплотную склоняюсь к бирке, где название картины, и, с трудом разбирая буквы, зачитываю:

– “Рубенс Питер. Слава, увенчивающая героя”. Символично‑то как. Маш, зря ты отпечатки свои оставила. Придет мирное время, статья за вандализм над Рубенсом светит.

– Когда придет, тогда и поговорим, – отмахивается Машка, но на всякий случай концом шторы затирает отпечатки.

Старушка, успев отойти от первого шока, заходит на вторую попытку. Вовремя подскочивший Пейпиво, осуждающе поглядывая на спокойную Баобабову, подсовывает под смотрительницу стул.

Отдышавшийся Садовник с интересом наблюдает за нами, вытаскивает из бездонных карманов ромашку и тщательно вырывает первый лепесток.

– Товарищи сотрудники отдела “Пи”, а мне не доложите ваши соображения?

Докладываю я, как человек, которому первому пришла в голову гениальная мысль:

– Охотники краски должны бояться. А также всего, что может растворить ее. Ацетон, бензин, керосин. Даже лак для ногтей подойдет. Если наши предположения верны, то мы имеем совершенное оружие против нападающей стороны. Встретимся с Охотниками в чистом поле и применим тактику точечного поражения. Разобьем в два счета. Наверное.

– Не слышу уверенности, старший лейтенант Пономарев. А что, если ваши предположения неправильны? Вы готовы принять ответственность за проведение акции?

– Разве есть у нас другой путь?

Другой путь, я так думаю, у нас был. Собрать манатки и торопливо на Большую Землю. Там в больших и красивых зданиях сидят большие и красивые дядьки, получающие каждый месяц большие и красивые зарплаты. Путь разбираются. Но в глубине души я понимаю, что в конечном итоге с Охотниками будут воевать не они, а совсем молодые мальчишки, которые не то что не знают особенностей агрессора, но даже не представляют, с какой силой им придется сражаться. И разве смогу я спокойно отсыпаться в тишине и уюте, зная, что ничего не сделал, хотя мог, для того, чтобы ненужных смертей было меньше. Как мне тогда в глаза маме смотреть. Да и Машка по головке не погладит.

Вот и выходит, нет иного пути для молодых лейтенантов из отдела “Пи”. Раз попал в переплет, полезай в водоворот. То ли народная мудрость, то ли по чистой случайности вылетела рифма.

– Если по уму дело организовать, все получится, – как можно увереннее говорю я, стараясь не отводить глаз от темного пятна, где по правилам находится лицо Садовника. – Есть, кроме предложенного плана, несколько идей. Так что трубите сбор командного состава. Не все же нам подушки смущенно теребить.

Боевую летучку проводим под копией “Черного квадрата” товарища Малевича. Пока поджидаем командиров пятерок, специально назначенных санитаров, способных держать в узде особо буйных бойцов сопротивления, Садовник, блестя эрудицией, рассказывает историю создания великой картины.

По его словам выходило, что давным‑давно, когда меня еще не было на свете, он забежал в гости к тому самому товарищу Малевичу. Чайку с пече‑нюхами попить, о девчонках поболтать, анекдоты потравить. И до того чаю нахлебались, что Садовник, в то время бывший простым секретным агентом, нечаянно опрокинул на автопортрет художника банку с краской. В результате Малевич, обругав Садовника “безруким болваном”, замалевал картину черной краской, пообещав под настроение изобразить на ней что‑нибудь патетическое. Да, видно, руки не дошли.

– Так творится история, товарищи, – подытоживает рассказ Садовник, ковыряясь ногтем как раз в черном квадрате. Ищет, видать, что скрыто за верхним слоем.