|
Скажу тебе так, если поймешь: мой муж визирует бумаги своими инициалами – «ХБ» – Хохлов Борис. Однажды в очереди передо мной стояли две сотрудницы, врачи. Они меня не видели и говорили о своих служебных заботах, о моем муже. Ничего особенно плохого и ничего особенно хорошего они о нем не говорили, и поняла‑то я не сразу, что они говорят о нем. Они называли его прозвищем «Хлопчатобумажный», «ХБ». Я постояла немножко, а потом потихоньку ушла, сгорая от позора: нельзя было придумать ему лучшего прозвища, чем Хлопчатобумажный…
Она сидела в кресле, закрыв глаза, было тихо, и мне показалось, что она задремала. Я встал и неслышно подошел к генеральной карте‑плану, достал блокнот и стал делать в нем пометки к завтрашней сводке, поглядывая для памяти на необозримую электронную стену с бесчисленными разноцветными огоньками внутри рубиново‑красного овала Большой кольцевой дороги. – Стас, а Стас? – окликнула меня негромко Рита. Я повернулся к ней. – Город какой огромный, – сказала она. Я не понял ее и раскинул руки, делая вид, будто хочу охватить его весь. – Ты никогда не замечал, Стас, что город по форме похож на сердце?… Не успев ответить, я еще стоял, прикрывая собой город‑сердце, когда заверещал пронзительно звонок, забился голосом беды и тревоги, хрипло закричал динамик: – Говорит Центральный пункт управления Шереметьевского аэропорта. Рейсовый самолет «Каравелла» компании «Эр‑Франс» готовится к аварийной посадке. Не может выпустить шасси. Ресурс горючего самолета – около сорока минут. Обеспечьте за это время охрану посадочной полосы и присутствие оперативной группы на случай катастрофы…
Дежурная часть Главного управления внутренних дел… направляет подвижные служебные наряды и оперативно‑следственные группы на чрезвычайные происшествия: взрывы, обвалы, катастрофы самолетов, крупные аварии на транспорте, пожары… Из инструкции
28Рита Ушакова
Мы уже сегодня ездили по Ленинградскому шоссе – на стройку, где нашли артиллерийский снаряд. Разве это все было сегодня? Позавчера или сто лет назад. Какой жирный блеск у мокрого асфальта. Шу‑шу‑шу… шуршат шины. Шу‑шу‑шу – так шипела, шуршала, перекатывалась по гальке вода в Одессе, на Большом Фонтане. Пустой пляж, знобкий утренний ветерок, вязкая темная вода. Стас стоит в ней по пояс: «Иди быстрее, здесь теплее!» – мне боязно, что густая вода сомкнется над ним беззвучно, и все равно не хочется идти с зябкой каменистой тверди в едва колышущуюся теплую прорву… Сюда, в Шереметьево? Или во Внуково я летела потом, когда уже все было? Не помню, ничего не помню. Ведь наверняка вокруг было много людей, событий, разговоров, но ничего не запомнилось, потому что бурлила во мне такая радость открытия себя – женщины, сумасшедшее счастье вновь обретенной жизни так кипело во мне, что я ничего вокруг не замечала. Мне надо было улететь домой, а у Стаса еще оставалась неделя. «Я полечу вместе с тобой, что мне тут одному делать?» – сказал он. А я ответила: «Нет, завтра я уезжаю на практику, и тебе нечего одному в Москве маяться…» Он спросил, а я все равно не разрешила, и он обиделся. А мне надо было побыть одной, оторваться от этого радостного события, и Стас мне мешал. Только в самолете, это было уже ночью, когда машина со свистом и железным урчанием стала сбрасывать высоту, нестерпимо стало в ушах, и я, как утопающая, лихорадочно открывала и закрывала рот, пришло воспоминание: Стас в черной битумной воде, он зовет меня к себе, – вот тогда я подумала, что сделала глупость. Надо было лететь вместе. Мне была страшно, я почему‑то уверилась, что самолет разобьется, – может быть, из‑за этого унылого свиста и резкой боли в ушах. |
