Ах, как мы стремимся к узнаванию! Как старит и тяготит нас знание! Спокойствие этих людей – в неведении: какими пустяками показались бы им сейчас все заботы, если бы вдруг резонирующий жестковатый голос информатора объявил, что на подходах к аэропорту сделал последнюю безрезультатную попытку выпустить шасси самолет «Каравелла». Маленький белый кораблик бьется в воздушных рифах у входа в порт.

Но здесь, в зале ожидания, никто, к счастью, этого не знает. Смеются, огорчаются, ссорятся, считают деньги и хитрят с таможней. И сотни этих людей, озабоченных и беспечных, начальственно важных или хиппующих, талантливых или совсем никаких, казались мне огромным детским садом для взрослых, от которых надо до последнего момента – пока есть возможность – скрывать, что к порогу подступила ужасная беда. Беда, которая свободно могла бы захватить их, как тех, кто сейчас в заклепанном наглухо куске металла с ревом носится сквозь сизые ночные тучи над пустыми подмосковными полями, залитыми беспросветным дождем.

Каравелла, маленький парусник, пересекающий океан. Долгие месяцы ты ждала когда‑то земли. Теперь же – несколько часов. Но миг встречи страшен: материнские объятия земли вмиг обратятся в пропасть Тартар. И аварийная команда растянулась вдоль полосы, на которой выстелено для тебя скользкое нежное ложе, – как матросы вдоль берега, с кранцами, тросами, кругами, чтобы успеть снять команду с рассыпающегося парусника…

И никто из пассажиров ничего не знает. Они избавлены от лишних волнений, потому что среди обычных взрослых людей есть еще и необычные: те, кому по плечу тяготы страшного знания и по душе риск в чужом интересе, по уму удивительные отгадки на хитрые загадки, и по сердцу отклик на чужую боль…

Дежурная часть Главного управления внутренних дел… ведет разбирательство по возникающим различного характера вопросам, которые учесть и предвидеть не представляется возможным.

Из инструкции

30

Рита Ушакова

Лицо у Тихонова стало утомленным, присохшим и сразу очень постарело. Утренние веселые морщинки у глаз сейчас закаменели грубыми рубцами. И набухли на скулах тяжелые желваки.

Он сел на подножку машины, пошарил по карманам, устало спросил:

– У кого‑нибудь есть закурить?

Я протянула ему «Яву», он глубоко затянулся и забыл мне даже кивнуть – он был с теми, кто должен через несколько минут сесть «на брюхо»; он, кажется, ничего сейчас не слышал, кроме хрипловатого голоса из динамика рации:

– …Передаю посадку всех рейсовых маршрутов на резервные аэродромы… Наведение в аэропорты Домодедово, Внуково, Быково – с центральной диспетчерской. Всем транспортным средствам покинуть поле…

Откуда же взять сил, чтобы пережить со всеми людьми те беды, что низвергаются на них за сутки? Разве бывает такая профессия? Такое занятие? Такая работа? Такое дежурство? Или просто характер? Характер Стаса?

Я смотрела на его удрученное худое лицо, и мне казалось – может быть, я ошибаюсь, может быть, мне только почудилось в тот звенящий испугом и напряжением миг: Тихонову было бы легче, окажись он сейчас на борту приземляющейся обезноженной «Каравеллы»…

Наверное, в этом и есть вся разница между нами: когда я до смерти перепугалась от глупости своей и эгоизма, то самая большая мечта у меня была – вырваться из этой грохочущей алюминиевой коробки…

Я прошла мимо человека, с которым могла бы быть счастлива сто лет.

Нет, не прошла. Ушла. Значит, не смогла бы.

– …Повторяю, всем транспортным средствам покинуть поле… Санитарные машины – на разворотные полосы… Пожарные экипажи – к трехсотметровой отметке. Повторяю – моторы не глушить… Аварийный самолет прошел последний поворот посадочного конверта… Вышел на прямое снижение… Внимание!.