И тут чёрт, в образе монаха-странника, взял да и спросил шёпотом:

— А позвернуться-то потом можно будет, а?

И взгляд такой просительный.

Стало ясно, от чего леший его из лесу сразу не выпроводил — чёрт, похоже, сам уходить не хотел.

— Ты ж кричал: «Спаси, избавительница!», — напомнила поганцу.

Мук совести черти не ведали, но шмыгнув носом, который и в иллюзии человеческой был весьма велик и широк, чёрт нехотя признался:

— Это я так, чтобы любили больше, и для репутации…

М-да. Слов нету, окромя ругательных, но глянув на кикимор, я решила чёрту подыграть и ответила громко и грозно:

— А как с делом завершишь, сюда и возвернёшься для пущего искупления преступления!

Кикиморы пригорюнившиеся на кочках, мгновенно оживились.

— Избави Боже! — верещал черт. — За что жестокость-то такая, госпожа ведьма?!

А потом тихохонько:

— Мигом обернусь.

Сказал, окутался дымом с запахом серы, да и исчез с места.

Мы все с кикиморами натужно закашлялись — не, ну никакой совести у адовой братии, это же ужас какой-то.

Опосля я лешего позвала. Верный друг явился тут же, суровый, сосредоточенный, тоже делами болотниц со болотниками обеспокоенный. Так что начал без приветствий.

— Плохо дело, Веся, много её слишком, нечисти обездоленной. Хорошо, за Гиблый яр взялись вовремя, будет куда разместить, а иначе сдается мне, пал бы и наш лес Заповедный.

Поежилась я невольно от озноба набежавшего. Мне-то как казалось — лес большой, все поместятся, но леший завсегда дело говорит, и если сказал, значит правда.

— С водяным поговори, — продолжил друг верный соратник преданный. — У болотниц много приемных детей, да только сама знаешь, между русалками да болотниками разница есть. И пока дети, то одно дело, а как подрастут, да сила просыпаться начнёт…

Договаривать Лешинька не стал, оно и не требовалось — я знала, что будет, когда подрастут русалки и русалы. У них магия болотникам полностью противоположная, они чистую воду призывать начнут, чистую да быструю, такая болота со временем погубит.

— Поговорю, — про себя подумала, что хоть список составляй, чего мне там ещё надобно. — Да только видела я семьи те, и детей приёмных болотники как своих любят, так что…

Настала моя очередь не договаривать, потому как всё и так ясно.

Леший призадумался, заскрипел, затрещал корой старой, да и молвил:

— Так из семей забирать и не надобно, детям и так досталось — врагу не пожелаешь, пусть водяной им обучение обустроит.

— А ты дело говоришь, Лешинька! — обрадовалась я. — Точно. А как обучение пройдут и магией своей управлять научатся, от того болоту вреда не причинят. Ой, хорошо придумал!

Кивнул леший, а на меня глядит взглядом нехорошим, осуждающим. Да так глядит, что сразу понятно — знал он о беседе с аспидом, знал о том, что разговор тот утаить хотела. И опустила я взгляд, виновато опустила.

— Весь, — хриплым скрежещущим голосом сказал леший. — Не за то гневаюсь, что ты меня поберечь хотела, ведь обо мне разговор был, это понятно. Я за то гневаюсь, что лес ты покинула, без защиты осталась!

— Прости, Лешинька, — молвила тише порыва ветра.

Помолчал леший, да и молвил:

— Ты, Веся, об одном подумай, мы с тобой этот лес из руин подняли. Этот подняли, и Гиблый яр поднимем. Вместе сдюжим. Мы вместе вообще с любой бедой сдюжим, по-своему, не по уму, а по смекалке, да только это если будем вместе. А без тебя, Веся, рухнет всё… И я рухну.