— Уголовные дела? — осторожно спросил Еременко, в душе опасаясь, что кроме этих слов да пары листов с протоколами осмотра мест преступления ждать им ничего больше не приходится, раз местная милиция не справляется со своими законными обязанностями, когда в округе орудуют банды с таким размахом.

— О-о, этого добра хватает, — горделиво ответил Эдгарс Лацис, повернулся всем корпусом влево и со значительным видом постучал узкой ладонью сбоку по высокому зеленому сейфу, скрытому тюлевой занавеской. — И даже… пополняется… с каждым прожитым днем.

По глухому звуку металла опытные оперативники тотчас на слух определили надежность и наполненность массивного сейфа и, не сдержавшись, все разом удивленно присвистнули.

Внезапно на столе резко затрезвонил телефон. Его оглушающе пронзительный звонок был настолько чудовищен по тональности, что непривычные к такому звуку оперативники от неожиданности вздрогнули.

— Твою мать, — вполголоса буркнул Орлов, становясь румяным от стыда.

Еременко покосился на него, но промолчал, стараясь сдержать улыбку, невольно вызванную его растерянным видом.

Лацис неторопливым движением протянул руку, плотно приложил эбонитовую трубку к уху. Хмуро поглядывая поверх очков на сидевших за столом новых сотрудников, он терпеливо выслушал неразборчивый из-за помех на линии женский потерянный голос, доносившийся с того конца провода, то и дело переходящий на душераздирающий крик.

— Я понял, — спокойно ответил он, катая по-над скулами тугие комки желваков. — Сейчас приедем.

Лацис положил трубку на телефонный аппарат, резко поднялся. Привычным движением зачесал растопыренными пальцами светлые волосы на голове, надел фуражку.

— На улице Мурниеку, двадцать один, убийство с особой жестокостью, — ответил он на вопросительные взгляды коллег. — Поехали. Сейчас сами увидите, что у нас творится.

Они торопливо спустились вниз. Лацис занял место рядом с водителем, Журавлев с Еременко расположились на заднем сиденье.

— Недолго музыка играла, — вполголоса проговорил Орлов, устраиваясь на багажнике, свесив ноги в пыльных сапогах сбоку «Виллиса», — недолго фраер танцевал.

На этот раз Андрис превзошел себя; он так мчался по узким улочкам, запруженным людьми, что мотоциклы с другими милиционерами безнадежно отстали и приехали, когда они уже были на месте.

Возле дома, огороженного метровой высоты оградой, с цветущими в палисаднике подсолнухами и флоксами толпились люди, по всему видно, соседи. При виде подъехавшей машины с милиционерами они стали поспешно расходиться, и вскоре против дома, где произошло убийство, остались только двое: старик в потертых холщовых портах и в длинной до колен рубахе, подпоясанной витой веревкой, да, очевидно, его жена, такая же древняя старуха в замызганном платье и в деревянных башмаках. Прижимая к ссохшимся бесцветным губам кончик облезлого платка, она скорбными глазами, опутанными коричневыми морщинами, испуганно глядела куда-то через сад с раскидистыми яблонями, усыпанными ранними, но еще недоспелыми, едва начавшими краснеть яблоками.

Пока Лацис, Журавлев и Еременко неловко выбирались из машины, Орлов спрыгнул с багажника и быстро подошел к этим людям.