— Да что ж тебе неймется-то, старик? — с досадой спросил парень. — Лежал бы себе да лежал.

Мангулис остановился, немного постоял, но, видно, чувствуя слабость в ногах, оперся грудью на улей. Шумно хлюпая сломанным носом, тяжело ворочая языком, он вытолкал изо рта сгусток сукровицы, хриплым, невнятным голосом произнес:

— Где моя дочь?

— Там, — погано ухмыльнувшись, кивнул Дайнис в сторону леса. — Ублажает моих парней. Давно они с бабами не кувыркались.

У Мангулиса задрожали, а затем запрыгали губы в кровянистой корке, он сказал с ненавистью, стараясь не сморгнуть:

— Убирайтесь с моего двора… Только прошу вас… верните мою дочь… оставьте ее живой… Берите корову… ульи. Все берите! — выкрикнул старик. — Но дочь не убивайте.

— Возьмем, — скабрезно усмехнулся рыжий парень. — Только вряд ли теперь это тебе поможет. Поздно ты спохватился, отец, — с наигранным сочувствием произнес Дайнис и с печальным видом покачал головой, как бы давая понять, что девушки уже и в живых нет.

Так, по крайней мере, понял его слова старый Мангулис. Несколько секунд он стоял, глядя расширенными, полными ужаса глазами на парня, а потом вдруг, страдальчески вскричав утробным голосом, порывисто скинул крышку с улья и принялся внутри него шуровать голой рукой, крича как ненормальный:

— Жальте этих двуногих тварей, мои хорошие! Грызите их поганые душонки! Отомстите им за свою хозяйку!

В глубине улья грозно загудело; звук стал нарастать с пугающей силой, а потом из нутра на свет вырвался пестрый клубок, наверное, не менее чем из тысячи пчел, неимоверно злых от того, что у кого-то хватило наглости сломать их отчий дом. Живой клубок, то растягиваясь, то сжимаясь, взлетел над головами Мангулиса и Дайниса; и если от старика, от его пропитанной запахом меда одежды исходил привычный, родной и близкий запах, то от чужака за версту остро разило липким потом, немытым телом и несвежей одеждой, а также чем-то едва уловимым, что связывало его со смертью, и пчелы вмиг обрушили весь свой праведный гнев только на незваного гостя.

— Все вы тут подохнете! — злорадно выкрикнул старый Мангулис. — Негодяи! Так вам и надо!

Медленно отступая, Дайнис испуганно взмахнул рукой раз, другой, напрасно стараясь разогнать над головой пчелиный рой. Но когда первая пчела больно ужалила его в толстое мясистое лицо, он озверел, сорвал с плеча автомат и в упор длинной очередью выстрелил старику в грудь: пули мгновенно вырвали из белой еще час назад, а теперь алой от крови рубахи рваные клочки, и кровь фонтанчиками упруго брызнула на поверхность. Ноги у старика подломились, он медленно осел, неловко подвернув колени, привалившись спиной к теплому боку улья, и замер. На какой-то миг у него перед затухающим взором пробежала маленькая Стася, озорно смеясь, затем лицо потянула предсмертная судорога, и взор окончательно потух.

Крошечная пчелка покружила над его лицом и стремительно полетела в сторону остальных четырех ульев, должно быть, поделиться свалившимся на них горем. Вскоре на помощь пчелам из первого улья присоединись другие пчелы.

— Харальд, — заорал в панике Дайнис, отчаянно отбиваясь от огромной тучи рассерженных насекомых, вившейся вокруг его сильного, но сейчас бесполезного в борьбе с ними рослого тела, — бежим в дом!

Беспорядочно размахивая руками, парни, охваченные неподдельным ужасом быть сильно покусанными, бросились к дому, пчелы же упорно гнались за ними и безжалостно жалили куда попало.

Тем временем Стася стремительно бежала через лес. Ветки царапали распаренное от бега, искаженное от страха лицо, колючие травы цеплялись за подол порванной в нескольких местах юбки.