О чем только я не думал, стараясь не замечать блеска устремленных на меня Желтых глаз! Я говорил себе, что даже самые свирепые собаки любят детей и слушаются их. Я вспоминал укротителя из Богемии, с которым подружился. Каждый вечер на арене он клал голову в пасть колоссального льва. И его брата, ухаживающего за хищниками. Когда цирк переезжал и ему по ночам было холодно, он укладывался спать между двумя тиграми. И, наконец, я думал о Кихоро, который, наверное, был рядом.

Но никакие успокоительные мысли и образы не помогали. Они теряли всякий смысл по мере того, как беззвучный доверительный голос призывал меня, притягивая все ближе к огромному зверю. И я не мог не повиноваться ему. Ибо только этот голос, — я знал наверняка, — был моим единственным шансом на спасение, единственной нитью, — и такой непрочной и ненадежной! — которая удерживала нас всех — Патрицию, льва и меня — в волшебном равновесии.

Но долго ли это могло продолжаться? Я сделал еще один шаг. Теперь, если бы я протянул руку, я мог бы дотронуться до льва.

На этот раз лев не зарычал, но пасть его открылась, как сверкающая западня, и он приподнялся.

— Кинг! — крикнула Патриция. — Кинг, лежать!

Мне показалось, что я услышал совершенно незнакомый голос, настолько он был повелительным и полным уверенности в своей власти. В то же мгновение Патриция изо всех сил ударила рыжего хищника по лбу.

Лев повернул голову к девочке, похлопал ресницами и спокойно улегся.

— Протяните руку, быстро! — сказала Патриция.

Я повиновался. Моя ладонь коснулась шеи льва у самого основания гривы.

— Не двигайтесь, — сказала Патриция.

Она молча гладила морду Кинга между глазами.

Потом приказала мне:

— Теперь почешите ему затылок.

Я сделал, как она приказала.

— Быстрее, быстрее, — командовала Патриция.

Лев вытянул немного морду, чтобы меня обнюхать, зевнул и закрыл глаза. Я продолжал грубо ласкать рыжую шкуру. Кинг больше не шевелился.

— Хорошо, теперь вы друзья, — важно сказала Патриция.

Но тотчас она рассмеялась, и невинное лукавство, которое я в ней так любил, брызнуло в ее веселом смехе со всей детской непосредственностью. — Сильно испугались, правда? — спросила она.

— Мне и сейчас страшно, — ответил я.

При звуках моего голоса огромный лев приоткрыл один желтый глаз и уставился на меня.

— Чешите ему шею, не останавливайтесь и говорите что-нибудь, быстро! — приказывала Патриция.

Я повторил:

— Мне и сейчас страшно, очень страшно, очень…

Лев послушал меня немного, зевнул, потянулся, — я почувствовал, как под моей ладонью перекатились чудовищные мышцы, — скрестил передние лапы и замер неподвижно.

— Хорошо, — сказала Патриция. — Теперь он вас знает. Ваш запах, кожу, голос, — все знает. Теперь можно устроиться поудобнее и поболтать.

Я постепенно замедлял движения, просто держал руку на шее льва и наконец убрал ее.

— Садитесь сюда, — сказала Патриция, показывая мне покрытый сухой травой клочок земли в одном шаге от львиных когтей. Я начал постепенно сгибать колени, опираясь о землю руками, и медленно-медленно сел.

Лев протянул ко мне морду. Глаза его перебегали с моих рук на плечи, на лицо и обратно, — раз, другой, третий. Он меня изучал. И тогда, пораженный и восхищенный, я почувствовал, как с каждым мгновением рассеивается мой страх, ибо в глазах огромного льва Килиманджаро я прочел понятные мне человеческие выражения, которые мог определить и назвать: любопытство, дружелюбие и великодушие сильного мира сего.