Как бы там ни было, искренность Патриции ни у кого не вызывала сомнений. Она вскрикивала от удовольствия, от восторга. Она слушала с жадностью, расспрашивала, заставляла Сибиллу комментировать каждый снимок. Она не уставала восхищаться чертами лица, прическами, платьями и бантиками одной воспитанницы, которая для меня ничем не отличалась от других, но явно была той самой Лиз Дарбуа.

Этот диалог был прерван возвращением Буллита. Он положил на длинный узкий стол грубый конверт, набитый фотографиями, и сказал:

— Извините, что я задержался; забыл, куда мог засунуть все это старье.

Буллит вытряхнул из конверта первую пачку снимков и разложил их по столу.

— Первый эпизод, дамы и господа, — сказал он. — Кинг в младенчестве.

— Не шути так, Джон, — сказала Сибилла вполголоса.

Она встала и склонилась над фотографиями.

— Они так долго пролежали в шкафу, — продолжала молодая женщина, — что я уже забыла, как это прелестно. Посмотрите!

Она протянула мне десяток снимков.

На них, в разных положениях, — то на худеньких руках маленькой девочки, которая казалась младшей сестренкой Патриции, то у нее на плече, то у нее на коленях, то с бутылочкой молока — всюду было изображено самое трогательное существо, какое только можно вообразить, — неуклюжее, полуслепое, с квадратной головенкой.

— Неужели это Кинг? — невольно воскликнул я.

Буллит взъерошил волосы, которые уже успели высохнуть и снова стали рыжей гривой, и ответил своим хрипловатым голосом, дрогнувшим от волнения и нежности:

— В самом деле трудно поверить, что этот львенок…

— Никогда не видела такого беспомощного, такого доброго и ласкового существа, — перебила его Сибилла.

И только Патриция не сказала ни слова. К тому же она не смотрела на фотографии.

— Мне так хотелось тогда его понянчить, — продолжала Сибилла, — но Патриция мне не позволяла. Стоило мне прикоснуться к маленькому львенку, она так кричала от злости, просто ужас!

До сих пор безмятежное лицо Патриции на какое-то мгновение стало яростным и неукротимым, как тогда на поляне под деревом с длинными ветвями.

— Кинг мой! — сказала она.

Я живо перебил ее:

— А здесь что происходит?

На снимке был виден какой-то пушистый сверток, из которого наполовину высовывалась круглая мордочка с закрытыми глазами и маленькими изящными ушками.

— Он простудился, — объяснила Патриция. — Я завернула его в мой свитер.

Казалось, она снова успокоилась, но, когда я попытался ее о чем-то еще спросить, Патриция сухо ответила:

— Извините, я тогда была маленькая. Я уже не помню.

Это было явной неправдой. Я знал это по рассказам самой Патриции, когда ока лежала между лапами Кинга. О детстве львенка Патриция хранила в памяти малейшие подробности. Но она не хотела вспоминать о тех днях, когда он полностью зависел от нее, потому что сейчас огромный хищник вольно бродил в африканской ночи и был для нее недостижим.

— Мой отец может рассказать вам обо всем, — сказала Патриция. — Ведь он делал снимки.

Она снова взяла ядовито-желтый альбом, и Сибилла присоединилась к ней. Оки сели в одно кресло и тихонько заговорили о чем-то своем. Теперь я мог, — и это было мое единственное желание, — полностью сосредоточиться на фотоснимках, которые Буллит выкладывал передо мной один за другим.

Они были подобраны по датам. Таким образом, я как будто смотрел замедленный фильм и передо мной открывались тайны звериной жизни, я следил за постепенными превращениями младенца-львенка, которого укачивала худенькая девочка, в великолепного, могучего и величественного зверя, и мне казалось, что он неотрывно смотрит на меня огромными золотистыми глазами.