Спустя четыре года — третья Олимпиада Виктории. Ей практически двадцать четыре. Не много, но и не мало — для спортсменки. Уже имея в копилке два олимпийских золота, Вика невероятно рисковала. К ней присматривались чуть более пристально, ее оценивали чуть более предвзято. Откатав короткую программу, девушка оказалась второй. Тогда у всего спортивного мира возникло множество вопросов к судейству. Впрочем, это ничего не меняло, и у всех нас оставалась одна надежда — идеальный прокат произвольной программы. За два дня до самого важного выступления в своей спортивной карьере Виктория столкнулась с фигуристкой из Германии, которая коньком рассекла ей ногу. Чтобы остановить кровотечение, Вике даже пришлось наложить несколько швов. Вы можете представить, каким характером обладает моя любимая, если после всего этого она вышла на лед? И откатала сложнейшую программу, безупречно выполняя все положенные элементы? Да, Вика — она такая… В ту Олимпиаду она все-таки уступила первое место. Но весь спортивный мир считал ее серебро золотом. Именно после этого выступления она стала легендой при жизни.

Для самой же Виктории серебро стало личным поражением. Она зациклилась на одной единственной цели — выступить на Олимпиаде еще раз, и взять реванш. Это было тяжелое для всех нас время. Это было тяжелое время для меня… Мне было четырнадцать, гормоны бушевали в крови, и я ощущал все прелести переходного возраста. Впрочем, их ощущал не только я. Те годы также запомнились моим осознанием себя, как мужчины. Со всеми вытекающими прелестями в виде черной ревности и прочих крайностей. Я ревновал Вику ко всему. Я устраивал истерики, пропускал тренировки, уходил из дома. Я был таким идиотом… Однажды на тренировку пацаны протащили свежий выпуск Sports Illustrated, и мой мозг просто взорвался. Потому что на фото в журнале была Вика… Горячая и откровенная. Я сорвался с тренировки и помчался к ней. На виду у всех ткнул Вике в живот модным глянцем и проорал:

— Ты зачем разделась? Для чего, Вика?! Мало мужиков за тобой бегает? Еще захотелось?! — кричал, а где-то в уголках глаз закипали горькие, злые слезы.

— Успокойся, — жесткий приказ, глядя мне прямо в глаза.

— Не успокоюсь! Ты вчера опять с тем придурком в машине целовалась, думаешь, я не видел?

Вика психанула, схватила меня за руку и, затащив меня в раздевалку, зашипела:

— Ты что себе позволяешь, а? С какого перепуга?!

— Я люблю тебя!

— Я тебя тоже люблю, Лева, — голос Вики становится мягче, — но это не дает тебе право ломать мне жизнь. Мне двадцать четыре года! Я взрослый человек, женщина…

— Я знаю! — ору еще громче.

— Ничего ты не знаешь! И не видишь ничего, кроме своих желаний. А обо мне ты подумал?

— Я все время о тебе думаю! Это ты на меня забила. Я тебе просто не нужен!

— Неправда!

— Правда! Я тебе только мешаю.

— Нет, Лева… Нет. Ты самый важный человек в моей жизни, самый родной. Но твое поведение…

— Я просто не хочу, чтобы на тебя смотрели так… Как будто имеют право. Ты моя!

— Ну что за максимализм, Лев? Ты ж не маленький мальчик. Понимать уже должен, что в моем возрасте встречаться с кем-то — это нормально. Я даже замуж могу выйти…

— Нет! — кричу изо всех сил.

А она устало садится на скамейку и утыкается лицом в колени.

— Я перестала тебя понимать, Лева, совсем… Мне иногда кажется, что нам не следует больше жить под одной крышей.

— Нет! Вика, ты что?! — испуганно шепчу я.