Еще долго после того, как они с тетушкой Ифеомой ушли спать, я сидела на террасе с Амакой и Обиорой, играя в карточную игру, которой меня научил Обиора.

— Последняя карта! — с довольным видом объявила Амака.

— Надеюсь, тетя Беатрис выспится, — пробормотал Обиора, беря карту. — Надо было ей лечь на матрас. Подстилка очень жесткая.

— С ней все будет хорошо, — сказала Амака. Потом посмотрела на меня и повторила: — Хорошо, слышишь?

Обиора похлопал меня по плечу. Я не знала, что делать, поэтому спросила:

— Моя очередь? — хоть я и сама знала, что это так.

— На самом деле дядя Юджин не такой уж плохой человек, — заметила Амака. — У людей бывают проблемы, и они допускают ошибки.

— М-м, — протянул Обиора, поправляя очки.

— То есть я хочу сказать, что некоторые люди не умеют справляться со стрессом, — продолжила Амака, глядя на Обиору, словно ожидая от него реакции. Но он хранил молчание, рассматривая карту, которую поднес к самому лицу.

Амака взяла дополнительную карту:

— Он же дал денег на похороны дедушки Ннукву, — она по-прежнему смотрела на Обиору. Брат не стал ей отвечать, а вместо этого положил карту на стол и воскликнул:

— Считаем!

Он снова выиграл.

Лежа в кровати, я не думала о возвращении в Энугу. Я думала о том, сколько раз я проиграла.

Мама упаковала наши вещи и сама отнесла их в багажник «Мерседеса». Папа обнял маму, прижав ее к себе, и она положила голову ему на грудь. Папа похудел. Если раньше маленькие мамины руки могли обнять его только за бока, то теперь они спокойно смыкались на спине. Подойдя к отцу, я заметила на его лице сыпь, мелкие гнойнички, которые покрывали всю кожу, даже веки. Его лицо было отекшим, блестящим и имело странный цвет. Я собиралась обнять его и подставить ему лоб для поцелуя, но вместо этого остановилась и стала его рассматривать.

— У меня небольшая аллергия, ничего серьезного, — сказал он.

Потом он обнял меня, и когда он целовал меня в лоб, я закрыла глаза.

— Мы скоро увидимся, — прошептала Амака, обнимая меня на прощание. Она назвала меня nwanne т nwanyi — «моя сестра».

Она стояла на террасе и махала мне рукой, пока не исчезла из виду в заднем окне машины.

Когда мы выехали со двора, папа начал чтение молитвы, и его голос звучал иначе. Я смотрела на его шею — чистую, без прыщей, — но и эта часть его тела выглядела как-то не так: она стала тоньше, кожа на ней стала обвисать тонкими складками.

Я повернулась к Джаджа. Мне хотелось встретиться с ним взглядом, чтобы рассказать ему, как мне мечталось провести Пасху в Нсукке — побывать на конфирмации и на пасхальной службе отца Амади, и еще о том, как я собиралась петь в церви, не стесняясь возносить свой голос к Богу. Но Джаджа смотрел только в окно и, не считая бормотания молитв, не произнес за всю дорогу ни слова.

Когда Адаму открыл нам ворота, я ощутила невероятный по силе аромат фруктов. Как будто высокие стены заперли внутри нашего сада запах спеющих кешью, манго и авокадо. И от этих запахов меня стало тошнить.

— Смотри, скоро зацветет лиловый гибискус, — сказал Джаджа, когда мы вышли из машины. Он показал мне, куда нужно смотреть, но я не нуждалась в подсказках. Я и так видела сонные овальные бутоны в палисаднике, покачивающиеся от дуновения вечернего ветерка.

На следующий день было Пальмовое воскресенье, день, когда Джаджа не пошел на причастие, а папа бросил тяжелый молитвенник через всю комнату и разбил этажерку с фигурками балерин.

ОСКОЛКИ БОГОВ

После Пальмового воскресенья

Все стало рушиться после Пальмового воскресенья.