ОСКОЛКИ БОГОВ

После Пальмового воскресенья

Все стало рушиться после Пальмового воскресенья. Налетели порывистые ветра с проливными дождями, вырывая с корнями франжипани в нашем дворе. Деревья падали на газон, устилая его своими розовыми и белыми цветами и комьями почвы с корней. Спутниковая антенна, тарелка, с грохотом обрушилась на подъездную дорожку к дому и так и осталась там лежать, словно залетевший инопланетный корабль. У моего платяного шкафа отломалась дверь, а Сиси разбила целиком мамин фарфоровый сервиз.

Даже тишина, опустившаяся на наш дом была странной, как будто старая тишина разбилась и засыпала нас своими осколками. Когда мама попросила Сиси протереть пол, чтобы убрать все разлетевшиеся осколки статуэток, она не стала, как обычно, понижать голос до шепота и не спрятала крохотной улыбки, которая тонкими морщинками украшала уголки ее губ. И когда она решила отнести Джаджа в комнату еду, то не стала прятать ее под полотенцем, делая вид, что это чистое белье после стирки, а разместила все на белом подносе и выбрала подходящие по цвету тарелки.

Над нами что-то нависло. Иногда мне хотелось, чтобы все случившееся оказалось сном: и летящий молитвенник, и разбитые фигурки, и стылое молчание. Все было таким новым, таким чуждым, что я не знала, что делать и как с этим жить. В кухню и туалет я прокрадывалась на цыпочках, а за ужином, пока не приходило время молитвы, не сводила взгляда с фотографии дедушки, на которой он выглядел супергероем в рыцарском плаще. Потом я закрывала глаза. Джаджа не покидал свою комнату, хотя папа уговаривал его спуститься в гостиную.

Первый раз отец — не сумев открыть дверь, потому что Джаджа подпер ее своим письменным столом — попросил его об этом на следующий день после Пальмового воскресенья.

— Джаджа! Джаджа! — говорил папа, толкая дверь. — Ты сегодня должен поужинать со всеми. Ты меня слышишь?

Но Джаджа не вышел из комнаты, и папа словом об этом не обмолвился, пока мы ели. Сам он ел очень мало, зато пил много воды — маме приходилось по его просьбе все время вызывать «ту девушку» с новыми бутылками. Прыщи на лице папы стали более расплывчатыми, но увеличились в размерах, из-за чего его лицо выглядело сильно опухшим.

Пока мы ужинали, к нам пришла Йеванда Кокер с маленькой дочерью. Обмениваясь с ней приветствиями и пожимая ей руку, я вглядывалась в нее, ища признаки перемен, ведь теперь, после гибели Адэ, ее жизнь стала совсем другой. Но она выглядела по-прежнему, за исключением одежды. Теперь она носила только черное: черную накидку, черную блузу и черный шарф, скрывавший ее волосы и большую часть лба. Девочка сидела на диване почти неподвижно и теребила красную ленточку, которая стягивала ее волосы в хвостик. Когда мама спросила малышку, не хочет ли она фанты, та только покачала головой, продолжая теребить ленту.

— Она наконец заговорила, — сказала Йеванда, не сводя глаз с дочери. — Она сказала «мама» этим утром. Вот я и пришла, чтобы сообщить вам об этом.

— Слава Богу! — воскликнул папа так громко, что я вздрогнула.

— Благодаренье Всевышнему, — добавила мама.

Йеванда встала и опутилась на колени перед папой.

— Благодарю вас, господин, — с рыданием проговорила она. — Благодарю вас за все. Если бы мы не попали в ту больницу за границей, что стало бы с моей дочерью?

— Встань, Йеванда, — сказал папа. — Это все Бог. Благодари его.

В тот вечер, пока папа молился у себя в кабинете — слышно было, как он читает вслух Псалтырь, — я подошла к двери Джаджа и толкнула ее. Потом послышался скрежет отодвигаемого стола… Я рассказала Джаджа о визите Йеванды. Он кивнул, сказал, что мама уже рассказала ему об этом.