— Федь, я у тебя попросил…

— Да кто ж за лезвие хватается!

— Ты ж за ручку держал!.. Артерия, должно быть задета…

Тут подошла Манечка с бинтом и йодом; Покровский умудрился обе руки задеть и ворчал:

— Не ножи у вас, а скальпели…

— Ну-ка! — как боевой конь, встрепенулся я и взял нож в крови. — Острый, как скальпель, кончик заточен, веточка на ручке, глядите!.. Федор Афанасьевич, вот вам орудие убийства, готовое к делу.

Пронесся не вопль (как там, у трупного омута), а горький вздох: интеллектуалам, жаждущим прильнуть к чарке, пришлось настраиваться на продолжение следствия. Они не заслужили передышки.

— Ничего не могу сказать по этому поводу, — сказал Старцев. — Я его не готовил. Манюня, это ножи из кухонного стола?

— Я взяла шесть штук… машинально, не приглядываясь.

— Да ведь те два — у Быстрова, — прошептал Платон.

— Это третий, — констатировал Старцев очевидное. — Его подложили. На кухне или тут.

— Папа, зачем?

— Обелить Громова и очернить тебя, — писатель говорил устало, без гнева, без чувств.

— Я его посадила, — у Тихомировой слова вылетали изо рта клубочками дыма. — Надеюсь, тут я вне подозрений.

— А кто в подозрении? — азартно вмешался фотокор; Лада продолжала, его игнорируя:

— Алексей, ты не отдал вещдок следователю?

— Пока нет.

— Ты ведешь какую-то отдельную изощренную игру.

— Может быть.

— Ну, не стесняйся, тут все свои. Пусть знают.

Мы разом (все, кроме Мани) выпили водки, я бросил небрежно:

— Вы слишком любите фотографировать, Тимур.

— Почему «слишком»? Остановленное мгновенье бывает прекрасно, его блеск или убожество воспринимают через мой взгляд.

— Это правда, — кивнул я. — Денис так увидел свою подружку Юлу.

— Как?

— Я вам потом покажу, поверьте на слово.

— Вы покажете мне, — вмешался Старцев угрожающе. — Ну?

Что было делать? Знаменитый писатель глянул мельком и засунул фото в карман рубашки.

— Папа!..

— Тебе незачем это видеть. — Что-то жалкое почудилось мне на миг в его облике; он повернулся к фотокору, обратился на «вы»: — Негативы у вас?

— Я все пришлю. Мне уйти?

— Как угодно.

— А мне неугодно, — вмешалась Тихомирова, — потому что мне неясна его роль в убийстве.

— Твой Юлий в этом качестве, как видно, вас всех не устраивает, — усмехнулся фотокор. — Так за что он сидит — за юродство?

Ответил я:

— Громов не юродивый и сел по делу, но не по нашему.

Все на меня так и вытаращились.

— По какому? — изумилась Лада.

— Знаешь такого: сэр Джоуль?

Она покачала головой; у Страстова затрепетали ноздри, как у хищника, чующего дичь.

— Интересно! А следователь в курсе?

— Пока нет. Пусть пока Юлик посидит. Вернемся к нашим местным баранам. Тимур, в субботу поздно вечером вам позвонил Денис и сказал, что у него есть пикантная фотография. И что он готов ее продать, так?

— Уверен, что вы всего лишь блефуете. Однако мне скрывать уже нечего: он был готов продать, но я не был готов заплатить. Я стреляный волк…

— Воробей, — поправил я.