— Да я знаю, папа: Тимур и мне предлагал.

— Господи, кому я только ни предлагал: по всем континентам… и беленьким, и желтеньким, и черненьким. Никто не согласился, кроме твоих дочерей, Федор. Но и тут, я вижу, облом.

— Что же это за сатанинское условие? — чрезвычайно удивился Платон, выразив всеобщее чувство.

— В твоем духе — платоническое — моя жена, которой я буду верен до гроба, навсегда останется девушкой.

Все как-то призадумались. Я смотрел на нее, она отвечала доверчивым взглядом. «Эту девушку я знаю с ее раннего детства», сказал священник. Поверим отцу Киприану, ее воспитали в изоляции от грязного грешного мира, который все-таки ловил ее, но пока не поймал.

— Тоже мне Блок с Софией Премудростью! — фыркнула Тихомирова. — Ну, его Любовь показала ему премудрость. И поделом.

— Эксперимент рискованный, — кивнул эрудит Покровский, — непрестанное неутолимое вожделение. У Лондона есть новелла на эту тему «Боги смеются» с печальной концовкой. Потому что условие монастыря в миру — подвиг, который ты извратил. И не ври, будто девочки согласились…

Страстов перебил:

— Юла согласилась. Известное выражение «девочка с огоньком» переиначим: «с холодком». Да, она была такой снежной королевой. Год мы с ней встречались — тайком, романтично, по-студенчески…

— Будет врать-то! — опять не выдержал я. — Семнадцатилетнюю школьницу вы развратили до того, что через год уже она написала свою непристойную «Школу». И тема ваша — эротика в монастыре.

— Я тут ни при чем! Свои литературные занятия Юла от меня скрывала, а через год — весной мы должны были пожениться — я с ней расстался.

— Почему?

— У нее завелся мужчина.

— Кто такой? (фотокор пожал плечами) Маня, может, ты знаешь?

— Нет.

— Вот и мне она его не назвала, просто призналась, что нарушила условие. Но я ее не убил. Юла прожила еще два года.

— Позвольте поблагодарить вас за это. — Я приподнялся и с шутливым поклоном протянул ему руку, но ответного движения не дождался.

— Что за юмор?

— Вы чего-то боитесь?

— Уберите от него нож!

Так вот чего испугался фотокор, побывавший во всех «горячих точках»! Странно. Платон осторожно взял нож забинтованными руками (Старцев умудрился порезать ему ладони — тоже странно, «странности» нарастали… здесь убийца!), вглядываясь в засохшее пятнышко собственной крови:

— Чик-чик — и нет человека! Какая тончайшая заостренная сталь, почти ничто, почти прозрачная паутинка отделяет нас от вечности. Пожмите друг другу руки, друзья, ведь там, может быть, мы уже не увидимся, козлов отделят от ягнят. (Под «платоновским» взглядом мы обменялись рукопожатиями.) А что касается мужчины, — продолжал литературовед, — догадаться нетрудно.

Я конкретизировал:

— Имеется в виду издатель?

— Вы ж его созерцали: своего (и чужого) не упустит. Вдруг — девочка, публике неизвестная, без поддержки, под изысканным псевдонимом, приносит весьма смелую вещь. Талант и красота, увы (или ура! — чтоб авторы не отвлекались), редко совпадают, а тут налицо утонченность нордических героинь Ибсена, Гамсуна в сочетании с творческой страстностью Рафаэля… Ведь так, Манечка?

— Юля была прелесть, но про издателя ничего не рассказывала. Вообще о своей работе ничего, потому что мне «Школа Платона» сразу не понравилась… может быть, я не поняла, я виновата…

— Нет, нет! Кто соблазнит малых сих, тому отлучение, огнь адский!

Кое-кто улыбнулся на «чудачество», Тихомирова ядовито заметила:

— Какой вы милосердный «Ангел-хранитель»! А «Зигфрид» — мелкий мошенник.