— Джон, ты надо мной издеваешься?

— Я хотел тебя убить, — проговорил он просто и серьезно, словно сняв пьяную личину. — Мне это ничего не стоит. Кроме, понятно, долларов. Потом решил предложить их тебе, помнишь?

— Помню. Почему не убил?

— Юла запретила. Был скандал: если что с археологом — ни ее, ни ее книг я больше не увижу. — Он помолчал. — И правда не увижу.

— Неужели это было так серьезно?

— А то ты не знаешь!

— Не знаю. Мы были как брат и сестра.

Вагнер вдруг легко согласился:

— А может, и так. Юла к этому делу была равнодушна. Как и мать ее, судя по всему (тут папашу можно понять, из сутенерши прямо искры сыплются). Характер нордический, холодна, как лед из Гренландии.

— Вероятно, сублимация: вся страсть тратилась на «великие кощунства» — термин из Серебряного века, декаденты забавлялись и умирали. Но скажи, Джон: что привлекательного в такой любовнице?

— Тут свой шик. Меня ее проза заводила. Писательница и девчонка. Жар и холод. Словом, двуличный ангел.

— Некое раздвоение в ней было.

— Тайна. Как она говорила: «Оригинально, чудно, блеск».

— Не про себя — про кротких и нищих духом. На юбилее по телевизору слышал?

— Мы позже подвалили. Но у меня все интервью записаны — какой там у нищих блеск? — по ночам смотрю.

— Как она тебя зацепила.

— Юла была мне ровней, — повторил Вагнер любопытную свою фразу. — Русский мужик — это такая баба. Вот сегодня за столом, не считая, понятно, нас с тобою… ты хоть и русский, но исключение подтверждает правило… О чем я?

— О бабах.

— Точно! С нами сидел один настоящий мужчина — и тот стерва.

— Лада — «языческая богиня», которая внушает мне ужас, — признался я. — Стерпеть предсмертные крики, удержаться, не броситься на помощь — есть в этом нечто нечеловеческое, что иногда возникает в античной трагедии рока.

— По-твоему лучше спиться, как ее соцреалист!

— Не соцреалист, а писатель. Не знаю, что лучше: бесчувствие или слабость. Муку я в нем ощутил.

— Да брось ты! Просто нервные твари — все. Но особо — импотент-фотограф.

— А если Тимур не врет?

— Ну?

— Тогда после него и до тебя у Юлы кто-то был.

— Кто?

— Судя по всему — убийца.

«Мария Магдалина в зеркалах»

Над крышей на фоне звездного неба внезапно возникла голова; силуэт безликим призраком проскользнул в комнату; на секунду застыл, осваиваясь, и прокрался к дивану вдовца. Я поднялся с пола за столом и нажал на кнопку зеленой лампы. В ее отблеске проступил, вдохновляя на подвиг, адмирал при полном параде, засверкал острый нож и черный балконный провал дохнул смертным сквознячком.

— Вам со мной не справиться, я вас ждал. И назвал ваше имя Вагнеру.

— Согласен. Поиграли — и баста! — ночной гость с неожиданной силой вонзил нож в мой «прообраз» из двух одеял на диване. И сел, сжимая рукоятку.

— Сколько у вас ножей?

— Сколько надо.

— Вы не «поиграли», а пролили кровь. Я в недоумении.

— «В недоумении»? — печально передразнил он. — Тоже слабовато.

— В ужасе! — меня уже настигла, как фурия, дикая дрожь «из подвала».