По идее (прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками — домами Моравы), крест является ориентиром, вход в чащу — где-то напротив; но я имел дело с нечистой силой и немало покружился по опушкам, покуда в густом орешнике не наткнулся на свою «копейку»; стало полегче на душе, будто близкого друга встретил. Значит, слева — смутно припомнилось — метрах в пятидесяти, та самая травянистая тропка… Юля оставила машину в некотором отдалении — не хотела, чтоб ее заметил кто-то, имеющий отношение к лесной избушке? А сама-то она какое имела к ней отношение? Что связывало «культовую писательницу» с деревенской старухой? Фауст и Мефистофель, Юлия Глан и Морава — аналогия как раз в духе ее очень литературных романов… прекрасная дама в «Двуличном ангеле» продает душу демону за свидание с мертвым возлюбленным. Банальный сюжет оживляется сценами вакханалий в стиле пышных потаенных фресок Рафаэля; вообще у Юлии Глан заметна эволюция в сторону традиционных ценностей: от однополой любви к «нормальной», впрочем, отношения монаха и дамы, скорее, паранормальные…

Так теоретизировал я с горя, бродя по опушке, стараясь думать о ней как об энергичном пробивном прозаике, иначе слишком уж больно… А злосчастная тропка ускользала, прячась под папоротниками; от аромата ландышей дух захватывало… наконец — прогал, как вход в зеленую пещеру — и я заставил себя войти.

Минут через десять в древесных просветах, колыхаемых ветерком, показались бревна стен и я вышел к избушке с печной трубой (то был не бред мой, Господи, она существует!). Подошел, трясясь от холода, словно не майский сквознячок, а январский норд-ост пробирает до костей. На двери висит большой амбарный замок.

Кажется, ночью он лежал на комоде… я выбежал с пустыми руками из открытого дома, забыв про все! И жуткий лес закружил. И кружил до самого ручья, над которым присел я, вконец измученный, напиться — и вдруг заметил на руках кровь! Благодатный лопочущий ручеек вывел на пустынный проселок, далее — к полустанку Чистый Ключ.

При солнечном свете логово Марины Моравы выглядело иначе, конечно — не заколдованный замок с призраком, — но для меня не менее зловеще. Оно имело своего покровителя, который зажег свечу, подлил в бокалы с вином зелье, поиграл с люком погреба и запер дверь. А может, и унес нож — наверняка, он оставался на ковре! — нож с моими отпечатками пальцев (я забыл про отпечатки, увидев монстра в окне). Опустившись на осевший в землю валунчик, служивший порогом, я задумался.

Покровский прав: ничего нельзя было трогать, открывать, закрывать, уносить и т. п., если на меня хотят повесить преступление. Или действовали двое, в символическом ключе… как они там смеялись в «Русском Логосе»: демон-искуситель, вложивший мне в руку нож — Ангел-хранитель, уничтожающий улики против меня. Я рассмеялся безумным смехом — тем самым, гоголевским, сквозь слезы — вскочил, обогнул угол избы и заглянул в окошко.

Долго смотрел, прижавшись лицом к железной решетке, но детали расплывались в сумеречном заоконном пространстве. Орудие убийства, кажется, исчезло. Или мне не видно? Подошел ко второму окну, несколько другой ракурс: нету ножа на том месте! Постепенно в предзакатном западном свете проступили предметы: столик с бутылкой, наполовину опустошенной, и два бокала с вином (чуть-чуть на донышках — так и было!), деревянный подсвечник с оплывшим воском на высоком комоде, зеркало в медной, с изысканными завитками, оправе, засохшие потеки и пятна на ковре. Не покровитель, а враг — тот, должно быть, с земляным лицом в окне… или чертова бабушка в брюках — подобрал нож с кровавыми отпечатками, запер избушку и отнес куда надо… Но где же «органы»? Ведь ничего не тронуто, кроме орудия убийства.