— Ты замужем?

— Не бойся, мы давным-давно разъехались.

— Да я и не боюсь.

— Скажи-ка честно: зачем ты все-таки пришел ко мне?

— Любопытство. У меня не было знакомых — писательниц.

— А теперь целых две! Хочешь сравнить нас с Юлой?

— Может быть, хочу.

— В каком плане?

Я улыбнулся и промолчал, а она продолжала:

— Ты так и не ответил на мой вопрос: где пахнет печкой и Сен-Лораном?

Ко мне вернулась трезвая осторожность.

— Стараюсь вспомнить и не могу, как во сне. Может, у тебя и дети есть?

— Есть. У меня есть все.

— И друг? Это Юлий Громов, да?

— Алеша, ты любопытен, как женщина.

— Нет, скажи!

— Ты лучше скажи: у вас с Юлой серьезно?

— Не знаю.

— Ты ведь пришел про нее узнать, правда?

— Что узнать?

— Ну, не притворяйся. Платон наверняка тебе доложил, что я была близка с семьей Старцевых.

Я отвел взгляд от карих глаз, не подтверждая и не отрицая: пусть выговорится.

— Что я с Марией дружила, да?

— Он про Марию сказал, что она таинственно исчезла.

— Это так. Тебе-то что за дело?

— Есть дело. После ее исчезновения ты, наверное, старалась заменить девочкам мать?

— Тебя тянет на банальности! — отрезала Лада с непонятным мне раздражением… или понятным: опять допустил намек на возраст?.. — Может, и старалась бы, но Федор такой собственник… Получил по заслугам.

— Ты имеешь в виду уход Юлии из дома?

— Между нами говоря, девчонку следовало бы выпороть за скрытность, но, с другой стороны, она сумела доказать своей право на свободу. То, на что у меня годы ушли, она получила за считанные месяцы.

— Литературный успех?

— Да, и куда более оглушительный.

Горечь, прозвучавшая в этих словах, подсказывала мотив: где-то в печати уже мелькал такой неологизм — сальеризм. Разъедающая душу зависть к чужому успеху — так ядовитое лекарство разъест пробку пузырька и вырвется смертоносный миазм. Тихомирова словно спохватилась:

— Успех заслуженный, отдаю должное. Нас сдерживали всяческие табу — цензура и самоцензура, — а они абсолютно свободны, пора это понять. Они — другие. Что уж там Федор пыхтит, зелен виноград, видно.

— Абсолютно свободны? — переспросил я. — Лада, так не бывает. И какой ценой успех — богохульством?

— Алексей, не говори красиво. У Юлии Глан есть стиль.

На пороге бесшумно (я вздрогнул) возник юноша. Ведь как подкрался! Невысокий, тоненький, в белой водолазке и белых штанах… как зажженная свеча — бледное лицо под шапкой огненных кудрей.

— Мам, — сказал Рыжик басом, — подай копеечку.

— Во-первых, вчера подавала. Куда дел?

— Ну, мам!

— Во-вторых, что за невоспитанность?

— Ах, добрый вечер! — раскланялся юноша, едва взглянув на меня.

— Алексей Юрьевич, это мое единственное сокровище — Денис. — Тихомирова достала из пижамного кармашка ключ, перегнулась через поручень кресла и открыла ящичек изящной тумбочки; кокетство женщины с появлением сына сменилось сдержанным достоинством. — Сколько?

— Ну хоть тысчоночку.

Принял купюру и исчез так же внезапно, как появился.