— А что, идут мои похороны? Алексей Божий человек, каким судом судишь?

— Прости за обобщения, но суть такова.

— Прощаю, ты сумел заинтриговать меня. «По-крупному» — законный супруг мой подразумевается?

— «Горькая полынь» подразумевается… И Старцев, и ты — оба потеряли своих детей. Еще тогда — тринадцать лет назад.

И тут она себя выдала (я не понял, расчетливо или опрометчиво), заявив:

— Ведь действительно: Юла у отца ключ от избушки стянула. Но откуда дети могли про нас знать?

— Кажется, я догадался. Но сначала — тебе слово.

Тихомирова выпила бокал, закурила.

— Лев жил здесь, мы приятельствовали со Старцевыми. Я — злая. Мария кроткая, с холодком, заполучить ее мужа не составило для меня труда.

— Зачем он тебе?..

— Захотелось. Желаниям своим я привыкла потакать. Месяца три мы встречались у тетки Клары, но она умерла. Вот тот мой ковер… тот, что в крови теперь… он не поместился в автомобиль.

Она замолчала, я дополнил:

— И наследник тетя Клары разоблачил тебя перед мужем.

— А, ты был у Льва. Остальное тебе более или менее известно. Я с Дениской гостила у Старцевых и встретила старуху… впрочем, я уже рассказывала: судьбу в образе старухи с охапкой желтенькой купавны. Знаешь? В мае цветет.

— Слышал, но не видел. Или видел… вроде в лесу…

— Этот цветок с той поры исчез, в «Черную книгу» занесен, наверное… такой чудесный пряный аромат с легкой болотной гнильцой, — она усмехнулась, — умирать буду — вспомню. С согласия Федора я сняла ту избушку. Уехала от Старцевых, а Дениска не захотел в Москву, они с Юлой были не разлей вода. Всего-то два раза мы встретились в Чистом лесу — и навсегда расстались.

— По какой причине?

Она ответила не сразу:

— То, что я расскажу тебе, он не знает. Никто не знает. Однажды майским вечером он был у меня в пурпурной комнате, как ты ее зловеще окрестил. Мы пили сухое красное вино, занимались любовью. Бутылка кончилась, Федор спустился в погреб, оттуда послышалось: «Вот так пахнет в могиле — сырой землей и гнилой доской».

— Так, — вставил я, содрогнувшись.

— Но эти слова нарушали радость, я засмеялась, отстраняя смерть (гадкую гнилую старуху), взяла из вазы цветок купавны… на мясце, на косточках цветет, шутила моя гадкая вонючая подружка.

— Это не шутка, Лада. Ты мне покажешь — где?

— Откуда я знаю… Вдыхая живую прелесть цветка, я вышла на порог кухни. «Хочешь, я к тебе в преисподнюю спущусь?» И вдруг увидела, как медленно, неслышно открывается дверь из сеней. Мария. Мы так и застыли, глядя друг на друга. Забавно, как в драме Ибсена. Снизу донесся голос «живого классика»: «Здесь грязно, поднимаюсь, я хочу тебя ласкать при свете».

— А дальше?

— Я бросила цветок в яму… и правда, как в могилу. Мария исчезла. Все. — Тихомирова неопределенно улыбнулась. — Она действительно исчезла, больше Марию никто, насколько мне известно, не видел. Из избушки ее никто не гнал, не было никаких сцен, — добавила Лада мрачно. — Она ушла сама. — Выпила бокал залпом. — Я рассказала — твой черед. При чем тут дети?

— Мне кажется…

— Так ты не знаешь!

— Твой сын пошел туда на смерть!

— Выкладывай, что тебе кажется.