Утопия? Да! Но духовными отцами ее были не люди, не гуманоиды; возможно, поэтому она и состоялась.

На первый взгляд Ратон являл собой бесконфликтное общество, которое регулировалось не верховной властью, а общепринятыми традициями и нормами поведения, безусловно исполняемыми каждым. Эта самоуправляющаяся система функционировала без сбоев, предоставляя людям, своим крошечным элементам, тот максимум свободы, который возможен лишь в истинно цивилизованном социуме. И Блейд, уроженец несчастной, полуголодной и раздираемой противоречиями Земли, прекрасно понимал, что это значит.

Только большое богатство давало большую свободу; настолько большое, что проблемы дележа, справедливого или нет, просто не существовало. Все социальные и экономические системы Земли в конечном счете предлагали ту или иную модель этого проклятого дележа: сколько – рабочим, сколько ‑крестьянам, сколько – капиталистам, и сколько – гомосексуалистам. Коегде удавалось добиться относительной стабильности, но рано или поздно приходили люди с ружьями – из соседнего дома или из соседней страны – и заявляли: все – наше. Этого всего было настолько мало, что едва ли сотая часть населения Земли могла не беспокоиться о завтрашнем дне. Причем речь шла не о безопасности, а лишь о куске хлеба и крыше над головой.

Ратон же был безмерно богат. Богат знаниями, полученными некогда в дар и приумноженными за столетия. Блейд не сумел разобраться в технической стороне дела, но понял одно: здесь овладели неисчерпаемыми источниками энергии и неиссякаемыми ресурсами сырья. Где‑то в горах, на севере и востоке континента, находилось то, что он счел огромными рудниками и гигантскими заводами, полностью автоматизированными и не требовавшими человеческого присмотра. Действительно ли там добывалась руда, выплавлялись сталь и алюминий, производились трубы, рельсы, прокат? Или же он мыслил привычными земными категориями, не имевшими отношения к делу? Возможно, здесь получали сырье прямо из оливинового пояса планеты; возможно, осуществляли трансмутацию элементов…

Как бы то ни было, ни в чем не ощущалось недостатка. Гдето паслись стада и зеленели плантации; где‑то шумели бескрайние леса, дарившие дичь, древесину и свежий воздух; гдето бесчисленные подземные фабрики извергали потоки обуви, тканей, одежды, консервированных продуктов, бытовой техники, сборных конструкций – ровно столько, сколько нужно, и еще чуть‑чуть сверх того. Это хозяйство не требовало больших забот и было отдано на откуп молодежи, подросткам, еще не созревшим для более великих свершений.

Чем же занимались остальные? Разведением роз? Художественной вышивкой? Дрессировкой кокер‑спаниелей? Размышлениями о вечном?

Этого Блейд пока не знал. Но организация, в которой он сейчас пребывал – в неопределенном положении не то курсанта, не то стажера, – занималась внешней охраной страны.

***

– Не понимаю, – Блейд откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, ‑как может сочетаться столь безмерное могущество со столь позорным бессилием!

Он сидел в кабинете Клеваса, историка. Его наставник расположился по другую сторону круглого стола, на котором поблескивал серебристый экранчик для чтения книгофильмов и соблазнительно розовел графин с вином. Клевасу было под сотню лет, но выглядел он, со своей испанской бородкой и усиками шнурком, словно веселый и язвительный Мефистофель в полном расцвете сил.

– Драгоценный мой, – у историка была довольно своеобразная манера выражаться, – можете ли вы, к примеру, убить человека?

– Ну, – Блейд приподнял веки, – если какой‑нибудь тип будет сильно настырничать…

– Вот‑вот, вы его – как муху! – Клевас прихлопнул ладонью по ручке кресла. – А я так не могу. И никто в этой благословенной стране на сей подвиг не способен

– Но вы же охотитесь!

– Да, и получаем от этого удовольствие! Я сам, в ваши года, был не прочь пустить стрелу‑другую в оленя.