Изменить размер шрифта - +
..

     Персиков,  разноцветный,  иссиня-бледный,   с   сумасшедшими   глазами,

поднялся с табурета и, задыхаясь, начал кричать:

     - Анаконда... анаконда... водяной  удав!  -  Он  сорвал  одним  взмахом

галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным  цветом

и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными глазами, ринулся куда-то вон.

 

 

 

     Бой и смерть

 

     Пылала бешеная электрическая ночь  в  Москве.  Горели  все  огни,  и  в

квартирах не было места, где бы не сияли лампы со сброшенными абажурами.  Ни

в одной квартире Москвы, насчитывающей 4 миллиона населения, не спал ни один

человек, кроме неосмысленных детей. В квартирах ели и  пили  как  попало,  в

квартирах что-то выкрикивали, и поминутно искаженные лица выглядывали в окна

во всех этажах, устремляя взоры в  небо,  во  всех  направлениях  изрезанное

прожекторами. На небе то и дело вспыхивали белые  огни,  отбрасывали  тающие

бледные конусы на Москву и исчезали, и гасли. Небо беспрерывно гудело  очень

низким аэропланным гулом.

     Под утро по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного  огня,

вверх по Тверской, сметая все встречное, что жалось в  подъезды  и  витрины,

выдавливая стекла, прошла многотысячная,  стрекочущая  копытами  по  торцам,

змея конной армии. Малиновые башлыки мотались концами  на  серых  спинах,  и

кончики пик кололи небо. Толпа, метущаяся и воющая, как будто  ожила  сразу,

увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое зарево безумия шеренги. То

и дело прерывая шеренги конных с открытыми лицами, шли на конях же  странные

фигуры, в странных чадрах, с отводными за спину трубками и  с  баллонами  на

ремнях за спиной. За ними шли громадные  цистерны-автомобили  с  длиннейшими

рукавами и шлангами, точно на пожарных повозках, и  тяжелые,  раздавливающие

торцы, наглухо закрытые и светящиеся узенькими бойницами танки на гусеничных

лапах. Прерывались шеренги конных, и шли автомобили, зашитые наглухо в серую

броню, с теми же трубками, торчащими наружу, и белыми нарисованными черепами

на боках с надписью: "газ", "доброхим".

 

x x x

 

 

     Институт был скупо освещен. События до него долетали только  отдельными

смутными и глухими отзвуками. Раз под огненными часами близ  Манежа  грохнул

веером залп, это расстреляли  мародеров,  пытавшихся  ограбить  квартиру  на

Волхонке. Машинного движения на улице здесь было мало, оно все  сбивалось  к

вокзалам. В кабинете профессора, где тускло горела  одна  лампа,  отбрасывая

пучок света на стол, Персиков сидел,  положив  голову  на  руки,  и  молчал.

Слоистый дым веял вокруг него.  Луч  в  ящике  погас.  В  террариях  лягушки

молчали, потому что уже спали. Профессор не работал и не читал.  В  стороне,

под левым его локтем, лежал  вечерний  выпуск  телеграмм  на  узкой  полосе,

сообщавший, что Смоленск горит весь и что артиллерия обстреливает  можайский

лес по квадратам, громя залежи крокодильих яиц, разложенных  во  всех  сырых

оврагах.

Быстрый переход