– Поговорили? С Амандой?

– Ага. Заявление оказалось липой.

– С чего бы Беа стала выдумывать?

– О, эта Беа просто пупсик. Мать Аманды – как там ее, Хелен, что ли? Так вот, Беа к ней приближаться не имеет права, решением суда. После того как у нее самой сын помер, она слегка умом трону…

– Стоп, чей сын?

– Сын Беатрис Маккриди.

– Он жив‑здоров, в «Монументе» учится.

– Нет, – медленно произнес Ричи. – Не учится. Он умер. В прошлом году он вместе с парой друзей ехал в машине – хотя по возрасту им за руль садиться было нельзя. Пить им тоже рановато, но они выпили. Проскочили на красный – у подножия того здоровенного холма, где когда‑то еще стояла больница Святой Маргариты. Ну вот на Слоутон‑стрит их и расплющило автобусом. Двоих убило, а двое теперь ходить и говорить одновременно не в состоянии. Один из погибших – Мэттью Маккриди. Я вот прямо сейчас в наш веб‑архив зашел. Дата – пятнадцатое июня прошлого года. Ссылку прислать?

Глава 5

Когда я вышел из метро и направился домой, голова у меня все еще кружилась. Закончив разговор с Ричи, я щелкнул на ссылку, которую он мне прислал, – статья с четвертой страницы, прошлый июль. Четверо ребят нагрузились «Ягермайстером», накурились, решили прокатиться с ветерком. У водителя автобуса даже на гудок нажать времени не было. Гарольд Эндалис, 15 лет, парализован ниже пояса. Стюарт Беррфилд, 15 лет, парализован от шеи и ниже. Марк Макграт, 16 лет, скончался по прибытии в больницу Карни. Мэттью Маккриди, 16 лет, умер на месте. Я спустился по лестнице с платформы и по Кресент‑авеню направился домой, вспоминая, какой дурью маялся сам в шестнадцать лет и как эта дурь могла – а по совести, и должна была – меня угробить.

Первые два дома по Кресент – одинаковые, маленькие белые кейп‑кодские коттеджи – пустовали, пав жертвой ипотечного кризиса, который расползся по стране. Когда я проходил мимо второго из них, ко мне подскочил бомж:

– Слушай, брат, минуты не найдется? Я не попрошайка.

Он был невысокого роста, тощий и бородатый. Бейсболку, хлопковую толстовку и вытертые джинсы покрывал слой грязи. Несло от него так, что сразу было понятно – душ он принимал очень давно. Впрочем, в глазах у него не читалось характерной для торчков напряженности и истеричной злобы.

Я остановился.

– Чего тебе?

– Я не попрошайка. – Он поднял руки, как бы защищаясь от самой этой идеи. – Просто хочу это сказать.

– Ладно.

– Я милостыню не прошу.

– О’кей.

– Но у меня ребенок маленький, понимаешь? А работы никакой нету. Старушка моя болеет, а сыну‑то всего только и надо что немного молочной смеси. А эта срань стоит под семь баксов, и я…

Я не видел, как его рука метнулась к моему плечу, но сумку из‑под ноутбука он все‑таки сдернул. И рванул изо всех сил к ближайшему заброшенному дому. В сумке находились мои заметки, собственно ноутбук и фотография моей дочери.

– Идиот, мать твою, – сказал я, не до конца понимая, кого имею в виду – себя или бомжа. Возможно, нас обоих. Кто ж знал, что у него такие длинные руки?

Я бежал за ним вдоль стены заброшенного дома, по вымахавшей по колено траве, раздавленным пивным банкам, пустым пенопластовым коробкам из‑под яиц и разбитым бутылкам. Сейчас в этом доме, наверное, селились бездомные. Когда я был еще пацаном, тут жило семейство Коуэн. Затем – Урсини. А потом дом купила семья вьетнамцев, здорово его облагородившая. Когда отец семейства потерял работу (вскорости и жену его тоже уволили), они только начали ремонтировать кухню.