– А если все‑таки?..

– Тогда он до следующего восхода солнца правит двумя стихиями одновременно; но когда оно встает, он навсегда теряет свое могущество и превращается в простого смертного.

– И всего‑то? И это – за жизнь собственного ребенка?

Выходит, все правильно, Алэл, как и она сама, согласился на любую цену за спасение своей младшенькой. Только странно, что Ушинь так убивается – ну проживут без чудес, пока новый король не подрастет, а экс‑властитель погорюет‑погорюет, да и вернется, надо же наследника учить, как своим чудодейственным даром пользоваться.

Хотя легко вот так трезво оценивать все это со стороны, когда несчастье прошло мимо, не коснувшись ни ее самой, ни детишек, ни Юрга. Как он говорил – «чужую беду руками разведу». Собственные‑то беды она не руками разводила…

В памяти принцессы замелькало все, от чего она успела отказаться за собственную не такую уж долгую жизнь: родства с королевской семьей, возможность появляться на Равнине Паладинов, включая принадлежащий ей замок Асмура; право на дальнейшую борьбу с полонившей ее землю пернатой нечистью; завещание одинца, чуть было не передавшего ей бразды правления своим подлесьем; и наконец предложение венценосного крэга стать императрицей Джаспера…

Да, и еще такой пленительный вариант: стать наложницей Нетопыря Горона.

Не перечислять же это все заплаканной Ушинюшке на предмет утешения! Но и оставить ее одну в таком состоянии было просто бесчеловечно.

– Печальная история, – проговорила она с мягкой доверительностью, словно успокаивала отчаявшегося ребенка. – Но разве мог Алэл поступить иначе? Вот послушай, мне как‑то рассказывали о несчастном чужестранном короле, который, стоя на вершине мелового утеса, видел, как у его подножия разбивается в щепки корабль, на котором плыл его собственный сын. Видел, но ничего сделать не мог, потому что он не был чародеем. Потом за всю оставшуюся жизнь этот король – тоже островной, между прочим – ни разу не улыбнулся… А вот твой добрый Алэл смог спасти свою дочь, и он вернется, хотя бы затем, чтобы на Ардиньку поглядеть. А пока за него кто‑нибудь поцарствует, хоть этот… Подковный эрл.

– Только не он! – решительно и как‑то чересчур поспешно возразила Ушинь.

– Ну, это ведь только на короткое время. Регентство всеми дворами признается.

– Нет! Такие, как он, не имеют права царствовать на Первозданных островах!

– Какие – такие?

Ушинь осеклась, словно сказала лишнее.

– Добрая государыня, договаривай уж, раз начала. Нам ведь здесь еще жить да жить…

Ушинь долго молчала, словно собираясь с силами. Тусклый немощный рассвет с трудом пробивался сквозь плотные занавеси, и теперь можно было разглядеть, что лицо королевы точно набелено – оно не отличалось от снежной чистоты ее траурного платья.

– Ты, наверное, помнишь, что мы тебе рассказывали о свадьбе наших дочерей, – начала она так издалека, что принцесса вовремя подавила невольный зевок. – Это было великой радостью для всего первозданного народа… за исключением нашей семьи. Ведь Захео тогда оказался единственным принцем королевской крови, достойным стать отцом будущего правителя всех островов… сейчас, к счастью, подрастают другие, так что Хеллиень не ждет династический брак, ее выбор будет сделан только по велению сердца. Но у моих дочерей такого права не было: наследник престола, получающий дар чародейства от рождения, должен был родиться во что бы то ни стало. У любой. А время уходило. И мы призвали Кузнечного эрла, которому предстояло стать мужем всех трех сестер – такое дозволяется по нашим законам.

Ушинь в очередной раз вздохнула, и от этого легкого звука у принцессы вдруг заложило уши (сколько ж можно давиться собственной зевотой!).