– Этим самым страшным врагом короля оказался он сам. – В голосе Ушини появились безнадежные вдовьи интонации.

– Не понимаю, – жестче, чем нужно бы, вырвалось у принцессы, но оказалось, что тон был выбран правильно – королева поднялась на ноги и снова замерла, опустив голову; это было так не похоже на прежнюю Ушинь, порхающую, точно пуховый шарик, что вернулась еретическая мысль: а не призрачный ли это двойник, говорящий фантом?..

– Мой супруг мастерил на вершине холма свою новую игрушку. – Всегда нежный, воркующий голосок королевы приобрел безжизненную монотонность, словно она не делилась своим горем, а выполняла тягостный долг, ведя этот рассказ. – Захео, мой зять, видел, как появилась ты, но беседа ваша была непродолжительной. А потом Алэл почему‑то прервал свои труды и спустился на пристань.

Ушинь глубоко вздохнула и сделала паузу, как бывает перед кульминацией повествования. Впрочем, вряд ли ее сейчас волновало впечатление, которое производили ее слова на принцессу, но вот у той неприятно заныло под ребрышком: то, что здесь стряслось, неприятным образом случилось именно после ее появления.

А точнее – исчезновения.

– Но ведь она ничего не делала, только на время позаимствовала «ракушку», да и Алэл в это время просто забавлялся, из прибрежной гальки алмазики творил.

– Алэл глядел на море, – продолжала королева, – где среди рыбаков в такой же простой лодочке плавала Ардинька, она всегда отдавала свой улов тем, у кого больше ртов… Если бы в этот день мой государь призвал на себя благословение духов воды, он, как обычно, облегчил бы труд рыбарей, утишая поверхность волн и придонным течением сгоняя к берегу рыб… Но все последние дни он был занят творением из камня, и только стихия земли повиновалась ему от одного рассвета до другого.

Ушинь перевела дыхание, и Сэнни тоже непроизвольно вздохнула: подробности, конечно, вещь нелишняя, но пока ничего сверхъестественного в унылом речитативе не прозвучало. А спать между тем снова захотелось, и притом просто нестерпимо…

– И вот тогда‑то и появилось оно, прямо на мелководье, посреди лодок; у чудища был черный гребень вдоль спины, аспидная морда и не то лапы, не то плавники, остальное же туловище было просто скелетом, крапчатыми костями, обтянутыми совершенно прозрачной кожей. Оно вцепилось громадными бивнями в лодку нашей дочери, и Ардинька закричала так отчаянно, что отцовское сердце не выдержало: Алэл, в этот день уже отягченный властью над земной стихией, преступил вековые законы и призвал себе на помощь духов воды. По его повелению водоворот закружил пятнистую тварь, успевшую перевернуть лодку, и отшвырнул ее далеко в море, где, надеюсь, и задушил пенными кольцами.

– А… Ардинька? – чуть ли не заикаясь, прошептала принцесса.

По слову Алэла волны вынесли ее на берег целую и невредимую, недаром вода – самая нежная и бережная из всех стихий…

– Так радоваться надо!

– Наша радость безгранична. – В голосе Ушини звучало беспредельное уныние. – Младшая дочь жива. Но какой ценой?

– Ну и какой? – Сэнни пожала плечами: в свое время перед нею встала подобная проблема, когда крэги похитили крошечного Ю‑ю. Впрочем, нет, проблемы не было, потому что о цене даже речи не шло – она заведомо была согласна на любой выкуп.

– Ты забыла закон, передаваемый в монаршей семье первозданных из поколения в поколенье: каждое утро король‑чародей выбирает себе подвластную стихию. Одну. Единственную. И он не смеет заменить ее другой до следующего рассвета.

– А если все‑таки?..

– Тогда он до следующего восхода солнца правит двумя стихиями одновременно; но когда оно встает, он навсегда теряет свое могущество и превращается в простого смертного.