Однако Пьеру пришлось
отказаться от своего исследования - его остановила необходимость поездки в
Лурд, к Гроту, и величайшие трудности, связанные с получением недостающих
сведений. Но у него сохранилась нежность к очаровательному образу
Бернадетты, и он всегда думал о ней с бесконечной жалостью.
Шли дни, и одиночество Пьера становилось все более полным. Доктор
Шассень бросил клиентуру и уехал в Пиренеи в смертельной тревоге: он повез в
Котере больную жену, которая медленно угасала у него на глазах; с ним вместе
уехала прелестная дочь, уже взрослая девушка. С этой поры опустелый
маленький дом в Нейи погрузился в мертвую тишину. У Пьера осталось лишь одно
развлечение - иногда он навещал де Герсенов, выехавших из соседнего дома и
поселившихся в тесной квартирке бедного квартала. И воспоминание о первом
посещении их было так живо, что у Пьера сжималось сердце каждый раз, как он
вспоминал свое волнение при виде печальной Мари.
Пьер очнулся и, посмотрев на Мари, увидел ее такой, какой застал тогда:
она уже лежала в своем лубке, прикованная к этому гробу, который в случае
необходимости можно было поставить на колеса. Девушка, такая жизнерадостная,
любившая движение и смех, теперь умирала от бездеятельности и неподвижности.
Единственно, что сохранилось в ней, - это волосы, покрывавшие ее золотистым
плащом; но она так похудела, что казалась ребенком. А больше всего надрывал
сердце ее пристальный, но отсутствующий взгляд, говоривший о забвении всего,
кроме ее тяжелой болезни.
Мари заметила, что Пьер смотрит на нее, и чуть улыбнулась, но тут же
застонала; и какой жалкой была улыбка бедной, пораженной недугом девушки,
убежденной, что она не доживет до чуда! Пьер был потрясен; он никого не
видел и не слышал, кроме нее, во всем этом переполненном страданиями вагоне,
словно все муки сосредоточились в ней одной, в медленном умирании ее
молодости, красоты, веселости.
Не спуская глаз с Мари, Пьер снова вернулся к воспоминаниям о прошедших
днях; он вкушал часы горького и грустного очарования, которые пережил подле
нее во время посещений маленькой, убогой квартирки. Г-н де Герсен разорился
вконец, мечтая возродить церковную живопись, раздражавшую его своей
посредственностью. Последние гроши его поглотил крах типографии, печатавшей
цветные репродукции; рассеянный, неосмотрительный, полагаясь на бога, вечно
носясь с ребяческими иллюзиями, он не замечал возраставшей нужды, не видел,
что старшая дочь, Бланш, проявляет чудеса изобретательности, чтобы
заработать на хлеб для своего маленького мирка - своих двух детей, как она
называла отца и сестру. Бланш давала уроки французского языка и музыки; она
с утра до вечера, и в пыль и в слякоть, мерила улицы Парижа и находила
средства для постоянного ухода за Мари. А той нередко овладевало отчаяние,
она заливалась слезами, считая себя главной виновницей разорения семьи,
которая столько лет тратилась на докторов и возила ее по всевозможным
курортам - в Бурбуль, Экс, Ламалу, Анели. |