– Ну что ж, заходи… Я должен поработать, так что компании тебе не составлю. Делай все, что считаешь нужным! – сказал Профессор, небрежным жестом пригласил меня в дом – и скрылся в своем кабинете. При каждом его движении записочки на костюме сухо шуршали, будто перешептываясь между собой.

Пообщавшись с каждой из девяти коллег, работавших в особняке до меня, я узнала, что пожилая дама – вдова, а Профессор – младший брат ее покойного мужа. Родители у братьев отправились в мир иной слишком рано, однако Профессору удалось поехать на стажировку в Англию и продолжить изучение своей математики аж в Кембриджском университете – и все благодаря старшему брату, который унаследовал от родителей ткацкую фабрику и много лет вкалывал на ней как проклятый, оплачивая образование младшего. Но когда Профессор получил докторскую степень и должность в научно исследовательском институте, его брат внезапно скончался от острого гепатита. Вдова, поскольку детей у них не было, закрыла фабрику, построила на той же земле многоквартирный дом и стала жить на собираемую ренту.

Их мирная жизнь перевернулась вверх дном, когда Профессор в сорок семь лет угодил в роковую аварию. Водитель грузовика задремал за рулем и, вылетев на встречную полосу, столкнулся с машиной Профессора лоб в лоб. Получив необратимое повреждение мозга, Профессор потерял свою должность в институте. С тех пор он не зарабатывал на жизнь ничем, кроме случайных призов за решение конкурсных задач в математических журналах, и вот уже семнадцать лет жил на полном иждивении у вдовы своего старшего брата.

– Бедная женщина. Этот сумасшедший братец присосался к ней, как паразит, и прожирает состояние мужа! – сказала одна из бывших работниц, уволенная всего через неделю сражений с Профессором и его бесконечной болтовней о математике.

Внутри флигеля было так же угрюмо, как и снаружи. Комнат всего две – кухня столовая и кабинет Профессора, где тот заодно и спал. Хотя поражала в этом жилище даже не теснота, а убогость. Дешевая мебель, линялые обои, скрипящий пол в коридоре. Как и дверной замок, почти каждая вещь либо неисправна, либо вот вот сломается. Окошко в туалете разбито, ручка кухонной двери совсем разболталась, а радио на посудном шкафу хранит гробовое молчание, какие кнопки ни нажимай.

Первые пару недель я страшно выматывалась, поскольку никак не могла сообразить, что делать. Хотя физических усилий эта работа не требовала, под конец дня мышцы деревенели, а тело наливалось тяжестью. Конечно, в любом другом доме, где я работала прежде, войти в свой ритм было тоже непросто, но случай с Профессором ни с чем другим не сравнится. Обычно хозяева сами указывали мне, что делать, чего не делать. Уже исходя из этого, я старалась к ним приноровиться. И чем дальше, тем лучше понимала, чего от меня хотят – на что обращать особое внимание, как избегать неловкостей и так далее. Однако Профессор не давал никаких указаний и ничего от меня не хотел. Он просто игнорировал меня – так, будто главным его пожеланием было то, чтобы я не делала вообще ничего.

Тогда я решила просто выполнять то, что мне поручила Мадам. И начала с приготовления обеда. Проверила холодильник, обшарила кухонные шкафы, но не нашла ничего съедобного, кроме пачки отсыревшей овсянки да макарон, чей срок годности истек четыре года назад.

Я постучала в дверь кабинета. Никто не отозвался, и я постучала снова. По прежнему тишина. Пригибаясь от собственной бестактности, я открыла дверь и заговорила со спиной Профессора, сидевшего за столом.

– Простите, что отвлекаю… – сказала я.

Спина не пошевелилась. Может, он плохо слышит? Или носит затычки в ушах? Я подошла чуть ближе.

– Что бы вы хотели на обед? Может, подскажете, что вы любите, а что не едите вообще? Буду очень благодарна… Нет ли на что нибудь аллергии?

В кабинете пахло бумагой.