Он тянется вверх, лениво почесывая шею и напевая. – Яйца или блины? Яйца или блины?

Когда он опирается на локоть, его плечевые мышцы бугрятся под хлопчатобумажной футболкой. Он потирает пальцем взад – вперед чуть ниже нижней губы. Его телефон жужжит рядом с рукой, но он не обращает на него внимания.

Пощадите. Единственная мысль, которая приходит мне в голову – обескураживающая и не дающая дышать – это то, что Эллиот стал мужчиной, который знает, как пользоваться своим телом. Вчера я этого не заметила, да и не могла заметить.

Как он ухмыляется, принимая решение, как он аккуратно засовывает меню обратно в держатель, как он достает свою салфетку и аккуратно кладет ее на колени, как он смотрит на меня, слегка поджав губы от счастья.

Я вдруг почувствовала благодарность за одиннадцать прошедших лет, потому что разве иначе я заметила бы все эти мелочи? Или они бы слились воедино, расплылись, превратились в созвездие крошечных манер, которое постепенно становится просто Эллиотом?

Я моргаю, когда официантка подходит к столу и принимает наш заказ.

Когда она уходит, он снова наклоняется ко мне. – Возможно ли нагнать мне десятилетие за завтраком?

Воспоминания проносятся в моей голове: Отъезд в колледж в тумане. Жизнь в общежитии с Сабриной и, позже, в маленькой квартире за пределами кампуса, которая всегда казалась полной книг, пивных бутылок и облаков травяного дыма. Переезд с ней в Балтимор в медицинскую школу и долгие ночи, которые я проводила, псевдомолясь о том, чтобы меня подобрали в UCSF, чтобы я снова могла жить рядом с домом, даже если дом был пуст. Как можно уместить целую жизнь в чашку кофе?

– Оглядываясь назад, я не чувствую себя такой уж занятой, – говорю я. – Колледж. Медицинская школа.

– Ну, и друзья и любовники, радости и потери, я полагаю, – говорит он, попадая прямо в точку. Его выражение лица выпрямляется от осознания.

Неловкое молчание вырастает между нами, как каньон. – Я не имел в виду нас, – говорит он, добавляя невнятно: – обязательно.

Сухо рассмеявшись, я откидываюсь на спинку кресла. – Я не мариновалась в плохих чувствах, Элл.

Ух ты, это ложь.

Когда его телефон снова жужжит рядом с ним, он отталкивает его. – Тогда почему не позвонила?

– Многое случилось. – Я немного отодвигаюсь на своем месте, когда нам приносят напитки.

Его брови сдвинуты вниз в оправданном замешательстве. Я только что сказала ему, что моя жизнь была по сути заурядной и прямолинейной, но потом произошло слишком много событий, чтобы беспокоиться о звонке.

В голове прокручивается календарь прошедших лет, и на меня накатывает еще одно кислое осознание. Завтра Эллиоту исполняется двадцать девять лет. Я пропустила почти все его двадцатилетие.

– Кстати, с ранним днем рождения, – тихо говорю я.

Его глаза становятся мягкими, рот искривляется по краям. – Спасибо, Мейс.

5 октября всегда было для меня тяжелым днем. Каким он будет в этом году, когда я увижу его? Я обхватываю руками свою теплую кружку, меняя тему. – А как насчет тебя? Чем ты занимался?

Он пожимает плечами и потягивает свой капучино, небрежно проводя пальцем по верхней губе, когда на ней появляется пена. Очевидный комфорт в его собственном теле вызывает новый жар в моем. Никогда еще я не знала человека, настолько полностью принадлежащего самому себе, как Эллиот.

– Я рано закончил Калифорнийский университет, – говорит он, – и на пару лет переехал на Манхэттен.

Это нажимает на кнопку 'стоп' в моем мозгу. Эллиот олицетворяет собой Северную Калифорнию со всем ее лохматым хаосом. Я не могу представить его в Нью – Йорке.

– Манхэттен? – повторяю я.

Он смеется. – Я знаю. Полное безумие.