|
Смальцофф-старший передал ему связку ножей. Жена Смальцофф-старшего стояла за кадками, с полотенцем наготове. Там же стояли оттанцевавшие уже молдавский танец. Их было восемь, американцев русского происхождения. Когда-то названные своими русскими родителями Сергеями, Иванами, Мишами. Несознательность родителей исправило время — теперь детей называли Сержами, Джонами и Майклами. После взмокшего Смальцофф-младшего к микрофону подошел мужчина с бокалом и долго что-то говорил. Но так как его выступление не предполагалось, из усилителей уже неслась музыка, и понять речь выступающего было невозможно.
Речел стояла в другом конце зала и извивалась перед человеком с седой бородой по грудь. Скуластая девушка его знала. Она помахала рукой и отвернулась, смутившись. Она была на единственном уроке господина Осетинского — поляка лет семидесяти. На бесплатном уроке.
Предупрежденная заранее одеться поудобней, она не удивилась, застав класс актерского мастерства за физкультурой. Она присоединилась к их упражнениям. После села в угол на пол по совету г-на Осетинского — посмотреть, — который сидел в углу напротив.
Группа ходила по комнате кругами — то поворачиваясь друг к другу, то озираясь, то вдруг забегая вперед другого и заглядывая в лицо. Лица у всех были одеты в предмученические маски. Вскоре обозначились лидеры — девочка почти без волос, в рваной майке и парень с большим родимым пятном на руке. Темп все ускорялся, и группа почти уже бегала по мысленно начерченному кругу — девочка без волос, отталкивая всех и пробиваясь к парню. Она хватала его за руку с родимым пятном — сильно, отпечатки от давящих ее пальцев белели на руке, когда она ее бросала. Потом она рвала майку на себе. Опять бежала по кругу. Остальные, закатив глаза так, что видны были только белки, тоже разделились на пары. Одни превратились в обезьян, ищущих в головах друг у друга что-то. Другие ровными колбасами катались по полу, попадая под ноги бегающим, но не показывая вида, что больно. Девочка без волос вскоре одна бегала по кругу, а парень сидел посередине, закинув голову и глядя на нее.
Скуластая девушка сидела в своем углу, глядя на зарешеченное окно, повторяя в уме: «I am like in a mad man's house And I'm wearing my mink coat out…» Она подумала, что эту сцену можно было бы назвать плохо схореографированным балетом. Она не хотела быть балериной, да и роста была слишком большого. Осетинский объявил, что урок закончен, и посоветовал безволосой, стоящей перед ним, тяжело дыша, в следующий раз пойти еще дальше в расслаблении. «Она, наверное, недостаточно изорвала на себе майку», — подумала Слава. Осетинский уходил с той же девушкой, что и пришел. Безволосая девочка чуть не плакала. «Наивысшим достижением у него на уроке, наверное, считалось бы вызвать рвоту без помощи знака «виктори» — сострила в уме Славица и, вернувшись домой, вычеркнула из списка классов актерского мастерства те фамилии педагогов, которые кончались на «ски» и «офф».
Сейчас, вспомнив класс Осетинского и многие другие, Слава подумала, что всех их объединяло то, что созданы они были будто для дефективных людей; что готовили в них либо для фильма «Муха», либо для спектакля «Метаморфоза». Славица взяла бокал с водкой — орандж.
Соотечественники скуластой девушки стояли теперь с американцами, и она решила, что это менее опасно для общения, и подошла. Но надежды не оправдались, оживленная беседа была о Югославии.
— Эта гора для нас, как Синай! Вы просто не понимаете… В 72 году часовенку на Ловчен разрушили, просто верхушку горы спилили… Якобы такая могила слишком скромна для Негоша. Да это все равно, что снести в Ясной Поляне толстовский надгробный камень!..
— Ну, как жизнь? — Слава взяла под руку менее вовлеченного в национальный спор Петра. |