— Ну, как жизнь? — Слава взяла под руку менее вовлеченного в национальный спор Петра. — Кто это? — Она кивнула на незнакомого ей парня, тоже уже поглядевшего на нее исподлобья, поверх бокала.

У того были набриолинены волосы; темные, они таким образом приобрели цвет вороного крыла. И ресницы тоже как крылья мягко летали вверх и вниз — он все поглядывал на Славицу. «Пойти и выебаться с ним где-нибудь здесь. Сейчас же», — она улыбнулась своей хищно-самской улыбочкой, дающей понять, что от вас хотят. Соотечественник, видимо, думал приблизительно о том же и принял условный знак, ответив улыбкой, обнажившей ровные белые зубы.

— Вы когда-нибудь раньше здесь бывали?.. Я нет. Это же огромное помещение… Можно пойти посмотреть, что тут есть… Вы хотите? — Она даже не расслышала его имени.

Подбежавшая вдруг Раиса зашептала, что будет выступать и что же ей делать, как быть…

— Речел, ты уже столько лет ходишь на классы! Вас же там учат, что делать перед выступлением. Надо позевать, рот широко пооткрывать, чтобы нёбо открыть, — Слава изобразила зевок, но не столько для Раечки, сколько, видимо, для набриолиненного мужчины; тот так и смотрел на нее, тоже уже хищно-кобелино, на ее открытый рот. — На классах актерского мастерства вас не учат разве? — Славица достала сигарету и ждала спичку.

Дыханию, впрочем, лучше было учиться на классах вокала. На фабрике пения, которую скуластая девушка посещала. Гигантский дом семьи Закс действительно был как фабрика — механизм там не останавливался ни на минуту: деньги поступали с 7.45 утра до полудня и с часу дня до 21 вечера. За посещение туалета тоже рекомендовалось вносить плату в свинью-копилку у дверей. По уик-эндам семья Закс устраивала платные концерты для друзей и родственников учеников. Так же они проводили записи на кассеты. То есть ученик мог записать свою как бы пластинку-кассету. Заксы просто накладывали голос ученика на существующие уже инструментальные записи песен. У них была целая коллекция — несколько сот вариантов «Май Вэй», «Лав сгори», «Путники в ночи». Только в исполнении всевозможных Джонов, питеров, Джимов, кэрол и так далее и так далее… Разница между капитализмом и социализмом заключалась в том, что при последнем посредственность выпускали за счет государства, на Западе — за свой собственный.

— Здесь, по-моему, никто не курит, — сказал соотечественник, уже доставший спичку. — Может, выйдем или отойдем куда-нибудь?

Славица усмехнулась углом рта, «возьмем выпить?» — Взглянула на югослава, и они пошли. А Раечку тем временем позвали на выступление. Она несколько раз разинула рот, будто говоря «вау! вау!», и побежала.

— Я тебя никогда раньше не видел, — сказал югослав.

— Я стараюсь поменьше общаться с нашими. Всегда одно и то же. И все кончается руганью. Разделением на лагеря. Коммунисты, антикоммунисты. А сейчас все стали сербы, хорваты, мусульмане, босняки… Ну, там-то понятно, у них война. А здесь…

Они вышли уже из залы, прошли коридор мимо туалетов и завернули в следующий, более прохладный — он, видимо, вел на улицу. В самом конце его, действительно перед дверью эмёрдженси экзит, стояли пирамиды стульев и в небольшой как бы нише — стол. Югослав зажег и поднес Славице спичку. Она не прикуривала и смотрела на него. Он дунул на спичку, бросил и приблизился к Славе, заставляя ее сделать несколько шагов назад, в нишу, к столу. Славица быстро как-то успела подумать, даже сравнить, что вот, Раечка там сейчас выступает, а она, Слава… тоже вроде выступления, тоже вроде для того, чтобы получить одобрительные аплодисменты… Она, впрочем, была уже достаточно пьяна, чтобы, не анализируя и не сравнивая, просто — обвить ногой поясницу югослава, стянувшего с нее колготки до колен, потом стянувшего вообще одну половину, положившего ее на спину на стол — смотреть, как ее ебут.