— Боже мой, как мне хочется иногда убежать в детство и посмотреть — что же там случилось не то… Или чтобы побыть там просто в детстве…

— Почему же вы не хотите жить сейчас, сегодня?

— Потому что я себе сейчас не нравлюсь. И сегодня мне не нравится… Мир гибнет. Каждую минуту где-то кто-то погибает. Я, наверное, тоже. Да, это, наверное, не моя забота, но… Мне вообще иногда кажется, что все давно погибло и продолжается только внешне, но на самом деле это эхо, реверберация от давно сыгранного аккорда. Мы уже все давно умерли. Как Козинский, надевший себе на голову пластиковый мешок. Мы тоже уже давно с пластиковыми мешками на головах…

— Нельзя так думать. Не надо думать в таких глобальных масштабах и терминах. Надо заставить полюбить себя такой вот, со всеми вашими минусами, с которыми вы же сами решили бороться. Уже как прекрасно. Нет неразрешимых ситуаций. Только не ставьте перед собой мировых задач… Не любя АА митинги, вы все-таки должны были отметить, что они дают полезные советы — один шаг в день. Это уже гигантское достижение. Может, вы могли бы даже поработать с ними, им всегда нужны помощники, волонтеры…

— Я знаю, знаю, но мне кажется, что все это будет как искусственный побег. Чисто внешний, во всяком случае. Как и мои приходы к вам… Я не чувствую ответственности за все, что говорю. Будто это не взаправду. Оттого что не… по-сербски? Не потому, что мне сложно по-английски говорить. А потому, что… это как со статьями, репортажами, которые я писала по-английски. Хорошо, талантливо даже, но для меня лично не значительно, не серьезно, не… Может, потому что я всегда хотела писать стихи. А стихи должны писаться сердцем, кровью, душой, а не… по-английски. Это все так запутанно получается… Но я чувствую что-то, какой-то зов крови меня будто толкает на самоуничтожение, в пропасть, в дыру черную. Я уже так привыкла, что не живу в Югославии, но последнее время я постоянно думаю, а может, мне надо вернуться? Именно сейчас, когда там что-то рушится, то есть уже рухнуло, исчезло… Это, наверное, слишком претенциозно сравнивать себя, олицетворять с Родиной, с большой буквы, со страной. Но если все-таки сравнить, то, может быть, мне легче будет найти себя новую в той стране, которая тоже должна стать новой, другой…

27

— Я хочу говорить с мисс… Мисс Славица Петро… пожалуйста.

— Я сожалею, но ее нет. Могу я что-то передать?

— Да. Да. Вы можете ей передать. Вы ей передайте, пожалуйста, что ее знакомый, увлекающийся русским языком, мой сын, между всего прочего, его… его нет. И пусть она не злорадствует. Он, конечно же, не из-за нее ушел, оставил нас, меня, но она внесла свою лепту… Вы все… Я знаю, что вы русская! Вы все сеете уничтожение вокруг себя. Вы разрушители и убийцы.

— Миссис… Даглас, если не ошибаюсь, я не знакома с вашим сыном, но Славица мне говорила о нем, я, простите, ничего не поняла. Он уехал?

— Да-да, уехал навсегда… Он повесился! Он повесился у себя в лаборатории! Я настоятельно прошу передать, чтобы эта женщина не смела показываться на похоронах. Ни на панихиде. Я знаю, что этого нельзя запрещать, что это против Бога, но я требую ее отсутствия!

— Боже мой! Какой ужас, но как же… Она же собиралась…

— Она собиралась, но не собралась. Я не была высокого мнения о вашей… руммэйт, видев ее всего однажды, но не до такой степени, чтобы желать смерти моего сына! Я бы примирилась.