Разозленная таким тоном, она вызывающе вздернула подбородок.

– Полагаю, это не твое дело.

– Позволь мне самому судить об этом. – Глаза его сузились, и он сказал очень мягко: – Скажи, ты от рождения запрограммирована так, что вступаешь в любовную связь только с теми мужчинами, которые уже принадлежат другим женщинам?

– Не понимаю, о чем ты, – искренне удивилась она.

Он молча смотрел на нее, как будто оценивая, насколько искренна ее растерянность.

– Так случилось, что Сальваторе Бруни, с которым у тебя сейчас связь, обручен с моей секретаршей. Вчера поздно ночью она мне позвонила и, рыдая, сообщила, что он, не предупредив, уехал на уик-энд с одной из самых красивых на свете женщин. Репутация этой женщины, однако, общеизвестна. – Его глаза блеснули угрозой. – Я догадался бы, что это ты, даже если бы сам не был когда-то твоей жертвой.

– На самом деле у нас с Сальваторе нет никакой любовной связи, – холодно возразила она. – Он снимает меня для своего альбома. Мы здесь работаем.

– Неужели? – сурово взглянув на нее, протянул он недоверчиво и со значением посмотрел на пару выцветших джинсов – совершенно очевидно, мужских, – брошенных на стуле возле кровати.

Она вспыхнула в ужасе, понимая, сколь изобличающими были эти несчастные джинсы. Несмотря на свою изысканную внешность, в душе она была врожденной Haus-frau[4] и умела неплохо шить. Поэтому, когда у Сальваторе порвались джинсы, она, не задумываясь, предложила ему их зашить.

– Ах, эти, – сказала она, вынужденная защищаться и, сознавая, что Паскуале критически взирает на ее пылающие щеки. – Да, это джинсы Сальваторе. Я обещала ему починить их. Они порвались.

– Воображаю, – цинично рассмеялся он. – Наверно, тогда, когда ты в нетерпении их с него срывала?

Зуки судорожно сглотнула.

– Если тебе непременно надо знать, он порвал их об острый камень на пляже во время съемки.

– А ты, значит, зашьешь их, не так ли? – слащавым голосом заметил он. – Какая идиллия! – Но тут же тон его переменился и стал угрожающим: – Но он обручен с другой. Так что убери от него свои красивые ручонки, сделай милость, Зуки!

О, грехи молодости! Неужели из-за своей ошибки она навсегда останется преступницей в его глазах?

– Ты намекаешь на то, что я уехала бы с мужчиной, зная, что он обручен с другой? – отрезала она.

– А почему бы и нет, – пожал Паскуале плечами. – Мы уже установили много лет тому назад, как мало для тебя значит мораль. Что касается секса, меня ничто бы в тебе не удивило, bella mia.

И зачем только я разрешила ему войти в комнату? – возмущенно подумала Сюзанна. Ведь той девочки, которая жила в его доме и должна была выполнять его прихоти и приказы, давно уже нет.

– Я не для того разрешила тебе войти сюда, чтобы ты меня оскорблял. Так что, если ты все сказал, выметайся. Немедленно!

Но Паскуале не двинулся с места. На его лице не отразилось никаких эмоций, оно оставалось жестким и неумолимым.

– Я не уйду до тех пор, пока ты не дашь слово, что оставишь в покое Сальваторе.

Он не догадывался, что она и на пушечный выстрел не подпустила бы к себе Сальваторе или кого другого – обручен он или нет! Неприятностей от мужчин было неизмеримо больше, чем пользы. Она могла бы рассказать ему об этом, если бы именно он не растоптал ее нежные, неокрепшие чувства. У нее закипала кровь при одном только виде этого холодного, уверенного в себе человека, отдающего ей приказы.

– Я вижу, что тебе все еще нравится командовать людьми, Паскуале, – произнесла она презрительно. – Сначала ты выбираешь друзей для своей сестры, а теперь вмешиваешься в личную жизнь секретарши.