Он меня тащит в глубь квартиры, сам весь трясется и кричит шепотом, если такое возможно:

 — Я вас умоляю, тише. Не кричите, да перестаньте же!

 Я по всем законам самообороны использую движение противника в своих целях, то есть — он меня тащит от дверей, а я еще сильнее на него напираю, чем его окончательно деморализую, и с ходу его огорошиваю:

 — Ты Леру, жену свою, зарезал или задушил?

 Тут он от меня отскочил как ошпаренный и завизжал тонким голосом:

 — Не убивал я ее!

 — Как это — не убивал? Я своими глазами видела, как ты сумку огромную отсюда волок и на железнодорожном переезде на платформу закинул, а что в этой сумке было — это в новостях телевизионных очень красочно показали!

 Тут этот козел — ну не подобрать для него другого названия! — рухнул на диван (что характерно, на пол не стал падать, а прицельно на мягкий диван плюхнулся) и зарыдал, как обиженный ребенок. Я ему — без всякого снисхождения к умственной отсталости:

 — А-а! Пришил жену, а теперь рыдаешь! Раньше рыдать надо было!

 — Не убивал я ее, это Нинка! Нинка ее… мальчиком!

 — Какая Нинка? Каким еще мальчиком? Я уже подумала, что он свихнулся от переживаний, и теперь ничего не узнаю. Тут меня осенило. Я подсела к нему на диван, вспомнила все свои материнские навыки и стала его, как маленького, гладить по спине и утешать.

 — Ну-ну, не плачь, расскажи, как все было. Ты ее не убивал? Ну вот и славно. А кто же ее тогда оприходовал? — Глажу его, ласково приговариваю, а самой и смешно, и противно. А на этого типа мой голос подействовал, он успокоился немного и начал рассказывать:

 — Она… она пришла, неожиданно так, мы не ждали, мы тут с Ниной… ну… это, а она, Лера-то, она никогда раньше днем с работы не приходила, да и вечером тоже поздно… я же знаю, она с этим вашим Витькой… я видел, как он ее на машине куда-то, мы с ней поссорились… ну, я тут с Нинкой…

 — Ага, понятненько. Жена — на работу, а ты бабу притащил. И она вас тепленькими застала. Чудненько. А дальше?

 — Ну… она сразу в комнату, скандалить стала… Нинку за волосы, та тоже ей поддала…

 — Я себе представляю! Жаль, не присутствовала!

 — А потом… они уже совсем прямо стали как ненормальные…

 — А ты-то куда смотрел? Не мог их разнять? Мужик же все-таки, посильнее их будешь.

 — А она, Лерка-то, прямо как с цепи сорвалась, как будто сама не такая.

 Чуть Нинке глаза не выцарапала, тогда Нина ее мальчиком, случайно это вышло…

 — Господи! Каким еще мальчиком? Что еще за мальчик такой?

 — Вот, — он ткнул пальцем в сторону тумбочки.

 На тумбочке стояла здоровенная такая хреновина — то ли статуэтка, то ли пресс-папье в форме кудрявого мальчика — не то херувима, не то ангелочка, — я в них не очень разбираюсь, но увесистый такой ангелочек. Таким по голове хряпнешь — мало не покажется. Да так, собственно, и получилось. У меня было первое движение этого мальчика в руку взять, взвесить, но потом я про отпечатки пальцев вспомнила и воздержалась. А он, вдовец этот безутешный, увидел, как я мальчика разглядываю, и говорит:

 — Мы его помыли… Я, то есть, его помыл потом. Он весь в крови был.

 — Аккуратный ты мужик, — говорю, — чистюля. А дальше-то что было?

 — Ну… Нина ее, значит, мальчиком…

 — Да хватит тебе про этого мальчика! Надоел уже!

 — Да-да… Лера и упала… кровь, немного, правда…

 — Кровь тоже ты потом вытер?

 — Ну да… Лера упала, я послушал — а сердце не бьется… — Последние его слова перешли в стон.