|
Они сидели, подавляя зевки, произнося бессмысленные слова, и каждую минуту поглядывали на часы — сколько там еще осталось до того, как их попросят на выход. Я взял обтянутую тонкой кожей руку деда в свои и лишь раз нарушил молчание, чтобы сказать: — Что же такое ты скрывал от меня? Что тебе приходилось прятать? Никакого ответа, кроме нескончаемых укоризненных побикиваний реанимационной системы. Безделье неожиданно закончилось. Утром в понедельник я вскочил с кровати, принял душ и позавтракал не меньше чем на час раньше того, что требовалось. Я смотрел утренние новости, которые, как обычно, навевали ощущение кризиса и катастрофы, такое же волнение и тревогу я испытывал, наверное, в первый раз отправляясь в школу. Эбби появилась в пижаме и халате, невыразимо изящная, хотя и с опухшими после сна глазами. — Ты что-то рано. — Сегодня у меня первый день на новой работе. — Я знаю. — Она усмехнулась. — Уж я-то этого не могу забыть. — Очень даже можешь, — пробормотал я. — Что тебе за радость помнить дела постояльца. Она протянула руку и взъерошила мои волосы. — Ты больше, чем постоялец. Я покраснел как рак. — Новый костюм? Да, ответил я, купил новый. — Я так и подумала. Но ты что — поедешь в нем на велосипеде? — Хочешь верь, хочешь нет, но за мной присылают машину. Эбби вопросительно выгнула брови. — Твои дела и правда пошли в гору. Она исчезла в кухне и несколько минут спустя появилась, неся тарелку с шоколадными мюслями. Я встал, посмотрел на себя в зеркало и повернулся, чтобы попрощаться с ней. — Ну, желаю удачи. — Пока. И тебе тоже. Я направился к двери. — Генри? Я повернулся. — Мне очень нравится твой костюм. — Спасибо. — Ты прекрасно выглядишь… — Проказливое выражение мелькнуло на ее лице. — Я бы точно не отказалась. Последовала еще более длительная, чем прежде, пауза, в течение которой я, если по-честному, и сказать не могу, кто из нас покраснел сильнее. — Пока, — сказал я и принялся возиться с замком. Лицо мое горело от смущения и невероятной надежды. Я спустился до половины лестницы и был уже в нескольких шагах от улицы, когда меня вдруг осенило. По злой иронии судьбы сегодня у меня был день рождения. У тротуара стояло видавшее виды такси, к окну которого был прилеплен клочок бумаги с надписью «ЛАМБ». Водитель (неопрятный, непричесанный, незнакомый с бритвой) был поглощен толстой книгой в твердом переплете. Я постучал по стеклу, и он неохотно опустил его. — Доброе утро, — сказал я, изо всех сил стараясь выглядеть уверенным. — Я Генри Ламб. Водитель посмотрел на меня. — Мне сказали, что вы будете ждать. Еще один долгий, оценивающий взгляд. Наконец: — Можете называть меня Барнаби. Вам лучше сесть. Я распахнул дверь и забрался на заднее сиденье. Внутри все было в длинной белой шерсти, от которой исходил запах мокрой собаки и которая смертельной хваткой вцеплялась в одежду. — У вас, значит, есть собака? — спросил я, пытаясь завязать разговор. Я пристегнулся, а Барнаби вызвал двигатель к жизни. — Собака? С чего вы взяли, что у меня собака? Ненавижу этих паршивых тявкалок. |
