|
Пустое здание из брикетов обожженной глины, не в пример выше и темнее жилища бедняги Эдгара, служило прибежищем для здешних измельчавших полудиких членистоногих. Бигбаг чувствовал их всех – и сканером, и сердцем. Двести тысяч… Было в них что‑то общее для пришельца со звезд. Наверное, все они, почти без исключений, были еще не существами в полном смысле этого слова, а заготовками, болванками, из которых только кровавые века истории выточат когда‑нибудь настоящего гордого и свободного носителя разума. Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Огромное большинство из них было ни в чем не виновато. Дикость их зиждилась на пассивности и невежестве, а пассивность и невежество в каждом новом поколении порождали дикость. Если бы они все были одинаковы, то педипальпы опустились бы и не на что было бы надеяться…, но и среди них редко, невыносимо редко, как светлячки в безбрежной пустыне, вспыхивали огоньки неимоверно далекого, но неизбежного грядущего. Вспыхивали, несмотря ни на что. Несмотря на всю их кажущуюся никчемность. Несмотря на гнет. Несмотря на то, что их затаптывали сапогами, травили ядами, насылали эпидемии, разрушали дома… Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно, что в этом мире студенистых тусклоглазых монстров они являются единственной реальностью будущего, что они – фермент, теин в чае, букет в благородном вине… Братья мои, подумал Бигбаг. Я ваш, я плоть от плоти вашей! С огромной силой он почувствовал, что пришел сюда не только как мститель за родную планету, но и как брат, спасающий брата, сын, оберегающий отца…
Он шагнул под темные своды с бьющимся сердцем. И тут же услышал, как снаружи шумно подъехало и остановилось местное средство передвижения. Хлопнула дверь и застучали неторопливые уверенные шаги… Это провал, мелькнула первая мысль. Меня идут брать… Не может быть, мелькнула вторая – и последняя. Потому что вошедший абориген гнал впереди себя волну незабываемого запаха. Того самого запаха, который исходил от куч желтоватого сахара, в одно прекрасное утро появившихся на окраинах города‑гнезда. Первыми, конечно, угощение отведали дети… Вошедший не видел Бигбага. Зато тот хорошо рассмотрел его со своего места. Выше бедняги Эдгара и заметно шире в брюшке и плечах, на шарообразной щетинистой голове – мясистые отростки‑уши и очень маленькие глазки, теряющиеся среди бесчисленных складок кожи. На миг мелькнуло: а не поменять ли оболочку, эта‑то попросторнее будет… Мелькнуло – и пропало. Потому что абориген заговорил: – Вот вы где, мои маленькие! Расплодились‑то как! И бодренькие какие, и толстенькие. Куда же вы так бежите, папочка принес вам гостинчику… За спиной у него висело что‑то вроде баллона с газовой смесью для скафандра, от которого тянулась гибкая труба к чему‑то, отдаленно напоминавшему то примитивное оружие, которым на краю ямы размахивал бедняга Эдгар. – А я еще стишок выучил, специально для вас, – продолжал абориген. – Все ненавидят мандавошек, а мне так жалко бедных крошек! – и он ржаво захохотал. Бигбаг стоял в недоумении. Если он говорит правду…, то откуда этот запах? А если запах мне не мерещится…, то получается, что абориген…, говорит не правду, а что‑то другое? (Переводчик возмущенно загудел, не в силах подобрать слово.) Но так же не бывает!… Однако именно так и было. Потому что в следующий миг абориген нажал что‑то на своем орудии, и из отверстия на конце металлической палки брызнула струя зловонного аэрозоля! Бигбаг шагнул вперед. – Что ты делаешь? – даже у переводчика перехватило горло, и произнес он это не грозно, а жалобно. В углу, куда было направлено смертоносное облако, раздались крики боли и ужаса. Абориген повернулся к Бигбагу. |
